— Хорошо, — он взял аурикулофон и тонкими гибкими пальцами с ухоженными ногтями стал нажимать крошечные кнопки, — Тогда я телевоксирую в префектуру.
— Пожалуйста, — сказала я быстро, — Вы в своем праве. У нас нет никаких доказательств, никаких документов. Но ведь нам не обязательно обращаться к властям. Мы обратимся к Склиру и Исавру, вашим компаньонам.
— Что? — его пальцы замерли.
— Я думаю, они смогут все проверить — если будут знать, что искать. И после двух таинственных смертей в вашем филиале доверие к вам основательно подорвано. Я не думаю, что вас уволят, господин Макелла. Вы ведь партнер, компаньон… Я не знаю, как принято решать такие дела в высших финансовых кругах, я никогда не имела с ними дела. Но я думаю, существуют способы сделать так, чтобы человек, ворующий у своих, мог ответить за свои грехи — при этом без помощи суда и следствия. Я не ошибаюсь, такие способы есть?
Лицо Макеллы скривилось. Оно не утратило аристократичной тонкости черт, но по нему точно прошла судорога. Он задышал размеренно и ровно, точно пытался сохранить хладнокровие. Но когда он посмотрел на меня, я вздрогнула — он улыбался. Холодной тонкой улыбкой хищника. Мертвенной и безэмоциональной улыбкой акулы.
— Хорошая попытка, Таис. Но я не понимаю, отчего сперва надо было городить всю эту ахинею с сервом, кодовыми словами… Почему было сразу не приступить к делу? Пытались усыпить бдительность? Наивно.
— Судя по тому, что аурикулофон вы отложили, не такая уж это была и ахинея, а? Не хотите связывать с префектурой? Жаль. Это все правда, господин Макелла. Вы убили своих товарищей, хладнокровно и спокойно. И вы сделали причастным к этому Ланселота. После того, как с легкостью убиваешь человека, наверно несложно пустить под нож и его слугу. В конце концов это все-таки бездушный кусок металла, да? Вы заставили слугу убить своего хозяина и мне кажется, что это самое чудовищное из всего, что вы сделали.
— Заставил Ланселота убить Иоганеса?
— Да. Ваш стих убил его.
Макелла вновь улыбнулся.
— Если вы имеете в виду то последнее стихотворение, так вас поразившее и содержащее сокрытый смысл, ваши претензии ко мне, боюсь, безосновательны.
— Ну-ну… И кто же составил это убийственное сочетание, стоившее ничего не подозревающему человеку жизни? Вы не претендуете на авторство?
Макелла открыл свой блокнот, прищурился.
— Если не ошибаюсь — Вяземский Петр Андреевич. Русский поэт. Фрагмент из стихотворения «Тропинка». Между прочим, современниками он признается весьма талантливым. Врядли старик знает, что Музы вместо поэтических строф нашептывают ему закодированные послания для сервов-убийц.
Сердце, только что бившееся ровно и гулко, ликующее, вдруг пропало бесследно. Я ощутила в своей груди холодную ровную пустоту.
Этот убийственный стих сочинил не Макелла? Но тогда выходит…
Я подняла глаза на Макеллу, пытаясь сформулировать засевший на языке вопрос, и успела увидеть, как он запускает руку куда-то во внутренний карман. Но Марк, в отличии от меня, не отвлекался на всякие глупости. Он оказался рядом почти мгновенно, одним прыжком покрыв разделяющие их расстояние. Хлесткий звук удара — и по полу гулко покатился маленький черный пистолет с неестественно толстым стволом. Макелла вскрикнул.
— Будем считать это признанием, — заключил Христофор, внимательно глядя на скорчившегося в кресле Макеллу — и Марка, выкрутившему ему руку, — Однако получилось недурственно, несмотря на скомканную концовку. Спасибо, Таис. Именно в такие моменты я благодарен судьбе за то, что содержу это бесполезное Общество, а не сижу на собственной плантации сахарного тростника где-нибудь у Ориноко.
Макелла тяжело дышал, на его бледном лбу выступил пот.
— Дураки… — прошептал он, — К чему комедия… Не понимаю. Стихи, серв… Зачем все это?
Он действительно не понимал. Это чувство было не напускным.
— Кажется, нам еще предстоит разобраться в деталях… — пробормотала я, — В этой истории еще не все ясно.
— А по-моему, ясно достаточно, — сказал Евгеник из своего кресла.
— Что?
Я подняла на него взгляд и встретилась с его глазами. Но глаз неожиданно оказалось три. Два глаза были карими, блестящими — это были глаза Михаила Евгеника. А третий — черным, мертвым, металлическим — это было дуло пистолета, которое он направил на меня.
Мир мягко поплыл, враз сделавшись зыбким, неуверенным. Я смотрела на пистолет и чувствовала, как слабеют собственные ноги. Захотелось сесть, но сесть было некуда.
— Господин Маркус, потрудитесь положить свой револьвер на стол, отпустить Димитрия и отойти в сторону.