— Мы не выдадим тебя, — заговорила я быстро, чувствуя как слова ссыпаются с языка, беспомощные, жалкие и скомканные, как мертвые, подстреленные на лету птицы, — Все закончилось… Никто не узнает… Пожалуйста… Уходи куда хочешь! Мы не расскажем!..
— Вы знаете, — тяжело и медленно сказал серв. Его объективы смотрели мне в лицо — ничего не выражающие стальные окружности, — Я не могу.
И отвратительная мысль остро клюнула вороном в висок — серв, который оказался настолько умен, не оставит свидетелей. Он закончит дело так же равнодушно и быстро. И исчезнет.
Разум породил инстинкт самосохранения, программу древнюю, могущественную и необратимую.
Марк смотрел на лежащий пистолет, но ничего не мог поделать. Он уже успел увидеть скорость реакции серва и понимал, что любой его шаг может привести к тому, что Ланселот завершит свой план без колебаний. И первой частью этого плана суждено было стать мне.
— Не шевелитесь, Марк… — прошептала я, — Стойте.
Серв приблизился ко мне вплотную. Запах крови стал невыносим. Огромный рыцарь возвышался надо мной, но в его шлеме не было прорези, в которой я могла бы встретить чей-нибудь взгляд. Это были просто пустые доспехи, которые принялись наводить справедливость — в их собственном представлении.
— Между прочим, — вдруг хрипло сказал Христофор, — Повар из тебя не такой уж и хороший. Я говорю это сейчас, потому что в дальнейшем, как я понимаю, сказать уже не смогу. Нет, стряпаешь ты, конечно, так себе… Но едой это назвать сложно. Взять хоть сегодняшних креветок. Ты когда-нибудь слышал о том, что в лимонный соус с чесноком кто-то добавлял бы базилик?
Серв вздрогнул. Или мне так показалось. Единственное, на что у меня хватало сил — удерживаться на ногах.
— Это правильный соус, — сказал Ланселот. Его голос не мог передавать эмоций, как сам серв не мог их чувствовать, но мне отчего-то почудилось раздражение.
— Э нет! В норманнский лимонный соус добавляют толику бульона, но базилик — никогда! Я ел отличных креветок с лимонным норманнским соусом еще в пятьдесят…
— И крендельки! — вдруг вступил Кир, бледный, с прищуренными глазами, — Как по мне, это не сырные крендельки, а какие-то подгоревшие помои. У тебя что, совсем нет обоняния? Честно говоря, я почти все выкинул на помойку, да боюсь теперь за бродячих собак!
— И еще ты совершенно не умеешь нарезать фету, — вновь вступил Христофор, — Нельзя так грубо обращаться с едой! Ты не годишься даже на роль поваренка при тюремном бараке! И «Онис» называет это поваром… Какая наглость!
— Не говоря о том, что ты не умеешь охладить толком вино!
Ланселот задрожал. Сперва его голова дернулась несколько раз, так, будто внутри нее заклинило какую-то поворотную шестерню, потом несколько раз непроизвольно, без всякого смысла, шевельнулась стальная рука.
— Я повар, — сказал он громко, — Я готовлю. Лучше любого человека.
В голосе, полном нечеловеческих модуляций, звучала простая и ясная, как все человеческое, ненависть.
— Когда я попросил приготовить сырную запеканку с брусникой, ты подал ком сырого теста, вдобавок подгоревший!
— Твой луковый суп напоминает бульон, который покрылся плесенью!
— И, Бога ради, никогда больше не готовь авоглемоно! Ничего страшнее я в жизни своей не видывал… А я пережил даже атаку бриттских боевых дроидов!
— Наверно, ты серв-официант, но в «Онисе» что-то перепутали.
— Я бы тебя не подпускал к кухне на пушечный выстрел. Вы видели, что он называет гусиным паштетом?..
— Если ты так готовишь, нет ничего удивительного в том, что тебе приходится убивать всех клиентов…
Внутри серва что-то задребезжало. Он шагнул к Христофору, потом к Киру, потом вновь к Христофору.
— На месте Иоганеса мне было бы стыдно за тебя! — крикнула я ему в спину, — Любая кухарка с рынка стряпает куда лучше!
— Тебе нельзя доверить даже сковородку.
— Твои тефтели — позор для любого повара. На них не позарится даже отощавший с голоду сарацин!
— Не говоря уже о том, что твои тосты — лучшая отрава для тараканов. Клянусь, я вымел утром целую горку из кухни!
Серв дрожал, поворачиваясь то к одному, то к другому. Но стоило ему сделать шаг, как новые слова хлестали его невидимых кнутом:
— Тебе нельзя доверить даже сушить сухари!
— Безрукий олух! Не удивлюсь, если Иоганес сам отравился, не выдержав твоих блюд!
— На его месте я поступила бы так же…