Марк только улыбнулся. Он пил чай мелкими глотками и до сих пор молча слушал.
— Я был уверен в вине серва просто потому, что это было самое простое объяснение, не требующее сложных расчетов, допущений и трактовок. Так что если вы считаете, что я перехитрил серва — это не так. Я просто шел по пути наименьшего сопротивления. И дошло до нас всех, думаю, одновременно. Жаль, что это случилось слишком поздно.
— Христо хорошо придумал с едой, — вставил Кир, — Я даже не сообразил сперва, — Ланселот был щепетилен по этой части. И его церебрус, в котором уже постепенно начался разлад, вызванный внутренними противоречиями, совершенными убийствами и прочим, начал барахлить. Удар по больному месту не прошел для него бесследно.
— А мне он все-таки нравился… — сказал негромко Христофор, глядя в сторону, — Этот подлец и в самом деле отлично готовил креветки. В последний раз я ел таких креветок в тысяча восемьсот пятьдесят…
— Он сказочно пек слоеный пирог с ревенем, — пробормотал Кир, ни к кому конкретно не обращаясь.
— И крендельки.
— А мне нравилась его похлебка с почками и тушеные с овощами ребрышки под соусом.
— Как-то раз он приготовил превосходнейший штрудель…
— Он обещал подать сегодня на ужин рагу по-шотландски с куропатками и ромовую запеканку…
— Прекратите! — закричал Кир, — Хватит! Марк, у нас осталось что-то из припасов?
Марк наморщил лоб, вспоминая.
— Фунт хлеба, банка консервированного горошка и, кажется, немного постного масла. Но если Христо расщедрится…
Христофор возмущенно вздернул голову.
— Никаких покупок! Никаких трактиров! Я надеюсь, что полученных денег нам хватит хотя бы для того чтоб наполовину навести тут порядок…
Кир печально вздохнул и Марк ободряюще положил руку ему на плечи:
— Желание иметь больше, чем имеешь — дурная черта характера. Да, Таис?
Я улыбнулась в ответ. Ему, взъерошенному Киру, громко хлебающему чай Ясону, сердитому Христо. Ночи за окном, пузатому чайнику на огне. Я наконец согрелась и от этой теплоты, уютно устроившейся где-то в глубине живота, мягко и неудержимо потянуло в сон.
— Да, — сказала я, засыпая, — Дурная. И очень, очень человеческая…