Скромное надгробье представляет собой невысокий (чуть более двух метров) четырехгранный обелиск белого мрамора, возвышающийся над небольшой аркой с траурной урной. Арка опирается на массивную черную плиту, на которой золотыми буквами выбиты имя, отчество, фамилия, место рождения и даты рождения и смерти. И больше ничего. Да больше и не надо: Александр Сергеевич Пушкин – этим все сказано.
15
Можно ли было спасти Пушкина?
Вопрос этот в различных вариациях возникает так часто, что и нам от него не уйти. Уже сама постановка его говорит о многом: Поэт, скончавшийся почти полтора века назад, воспринимается как наш современник и время не в состоянии приглушить боль утраты.
Чтобы грамотно оценить возможности лечения, надо прежде всего иметь представление о морфологических изменениях в органах погибшего.
До нас дошла записка Даля "Вскрытие тела Пушкина", из которой следует, что, кроме огнестрельного многооскольчатого перелома костей таза и сравнительно небольшого количества крови, скопившейся в животе, имелось воспаление брюшины, источником которой, по всей видимости, было омертвение стенки тонкой кишки на ограниченном участке ("величиною с грош", как отметил В. И. Даль).
Причина изменений кишки до сих пор окончательно не установлена: одни считают это результатом ушиба пулей, другие – вторичного ранения острым костньш осколком, хотя для развития перитонита это уже не существенно.
"Вскрытие… показало, что рана принадлежала к безусловно смертельным", – подвел итоги В. И. Даль.
Однако прежде чем мы попытаемся понять, почему он сделал такое безоговорочное заключение, несколько слов о самой процедуре вскрытия.
Производилось оно в соответствии с Указом военной коллегии от 1779 года об обязательном вскрытии трупов умерших насильственной смертью. Выполнено оно, к сожалению, не в полном объеме и весьма поверхностно. Это понимал Даль, записавший: "Время и обстоятельства не позволили продолжить подробнейших разысканий".
Но осуждать исследователей нельзя: за стеной раздавались рыдания Натальи Николаевны, а с улицы доносился неутихающий гул толпы.
Расчет времени, проведенный Ш. И. Удерманом, дает основание считать, что вскрытие было выполнено 29 января в промежутке между 16 и 20 часами.
В самом деле, раньше – нереально, так как около часа ушло, пока скульптор Гальберг снимал гипсовую маску, а позже – сомнительно: в 20 часов, как записано в дневнике А. И. Тургенева, была панихида, после которой, учитывая религиозно-этические соображения, вряд ли стали бы производить вскрытие. На следующий день в передней уже был выставлен гроб с телом покойного.
Лицо поэта, по воспоминаниям очевидцев, было необыкновенно спокойно. Казалось, он спал. Кудрявые , волосы разметались по атласной подушке, густые бакенбарды окаймляли впалые щеки, выбивались из-под широкого черного галстука. Пушкина положили в гроб не в ненавистном ему камер-юнкерском мундире, а в его любимом темно-коричневом сюртуке.
В. А. Жуковский величавым гекзаметром написал простые и трогательные стихи: "Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе руки свои опустив… были закрыты глаза. Было лицо его мне так знакомо…"
Записка Даля о вскрытии не является официальным документом. Да и составлена она не по форме.
Вскрытие – и это мы уже обсуждали – должно быть, производил доктор Спасский, имевший на то полное право как дипломированный судебно-медицинский эксперт. Надо полагать, что им был составлен официальный протокол, который, возможно, когда-нибудь и будет обнаружен. А записка Даля – это больше впечатления человека, присутствовавшего при исследовании или, может быть, помогавшего Спасскому. Но и той информации, которая содержится в ней, вполне достаточно, чтобы согласиться с утверждением Владимира Ивановича о безусловной смертельности ранения.
Я полагаю, читатель успел убедиться, что у постели поэта собрались в высшей степени достойные представители отечественной медицины пушкинской поры. Проводимые ими мероприятия, не всегда рациональные с наших сегодняшних позиций, находились в согласии с господствовавшими в то время принципами ведения больных с огнестрельным ранением живота.
Для спасения Пушкина требовалась в первую очередь серьезная операция на органах брюшной полости. Однако подобные хирургические вмешательства с большой осторожностью стали производить только в последней четверти XIX века. Я не буду повторять общеизвестного – значения для исхода заболевания антибиотиков, переливания крови, питательных растворов и других распространенных сегодня медикаментов, о которых тогда и не помышляли.
Как верно заметил один из исследователей истории болезни Пушкина, если бы раненый поправился, это была бы счастливейшая случайность, и врачи не имели бы права приписывать такой исход своему лечению.
Здесь любопытно отметить один психологический момент: никто из современников А. С. Пушкина, включая его родных и близких, ни полусловом не упрекнул Н. Ф. Арендта и его коллег в том, что они не спасли поэта. Доктора, волей судьбы собравшиеся у постели умирающего Пушкина, до последних дней своей жизни не теряли уважения коллег, в том числе таких нелицеприятных, каким был Н. И. Пирогов.
Упреки и даже обвинения в адрес врачей стали раздаваться значительно позже, когда хирурги научились оперировать и лечить подобных больных. Писатель и биограф А. С. Пушкина Л. П. Гроссман так сформулировал эти мнения: "Через столетие русская медицина осудила своих старинных представителей, собравшихся у смертного одра поэта".
Однако броская его формулировка не совсем точна.
Выдающийся советский хирург С. С. Юдин, хотя и усмотрел в лечении Пушкина целый ряд ошибок, допущенных врачами, четко заявил на страницах газеты "Правда", что рана его была по тому времени, несомненно, смертельна. Такое же заключение сделал другой известный наш врач и историк медицины профессор И. А. Кассирский.
В столетие со дня смерти поэта в старом здании Академии наук на Волхонке проходило необычное заседание Пушкинской комиссии. За столом президиума собрался цвет советской хирургии. В переполненном зале – писатели, поэты, литературоведы. Первый ряд занимали потомки Пушкина.
Председательствовавший – писатель и врач В. В. Вересаев, автор известной книги "Пушкин в жизни", – предоставил слово знаменитому нашему хирургу, впоследствии президенту АМН СССР, профессору Н. Н. Бурденко, который выступил с докладом о ранении поэта и его лечении.
К сожалению, рукопись доклада Н. Н. Бурденко до сих пор не обнаружена, а писатель Анатолий Гудимов в статье "В граненый ствол уходят пули" ("Журналист" № 9 за 1967 г.) признался, что при подготовке информации о заседании Пушкинской комиссии вставил несколько строк о том, что раненого Пушкина можно было спасти.
"…Нет мне покоя, пока я не разыщу стенограмму доклада Н. Бурденко и не опубликую ее Наверное, только так я полностью искуплю ошибку, допущенную в молодости", – писал он в заключении статьи.
Но Гудимов скончался, не успев осуществить своих намерений. Однако так ли уж необходим текст выступления, чтобы удостовериться, что Н. Н. Бурденко никогда не мог сделать такого опрометчивого заявления?