Примерно те же предметы, втиснутые в одну комнату (зато все необходимое под рукой!), нашел И. И. Пущин, навестивший друга в Михайловском зимой 1825 года: "…В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, диван, шкаф с книгами и пр. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда, с самого Лицея, писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах)"
Оставшись в целом доме один, он не только не собирался обживать пустующую его половину, но даже не выбрал себе комнату побольше.
Привычки юности, как и привязанности, – самые стойкие. И через много лет он будет придерживаться почти лицейского распорядка. Правда, когда хорошо пишется, чтобы не спугнуть вдохновения, работает лежа в постели. "…Просыпаюсь в семь часов, пью кофей, и лежу до трех часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть, – информирует он Наталью Николаевну из Болдина в 1833 году – В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем, да грешневой кашей. До девяти часов – читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо".
В другой раз – из Михайловского осенью 1835 года: "…Я много хожу, много езжу верхом… Ем я печеный картофель… и яйца всмятку… Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7…"
В еде Александр Сергеевич был неприхотлив, или, как однажды выразился П. А. Вяземский, лакомкой он не был, хотя имел любимые "блюда": печеный картофель, моченые яблоки, варенье из крыжовника и некоторые другие "дары природы" Менее чем за час до смерти ему захотелось моченой морошки. Он с нетерпением ожидал, пока ее принесли Вкус болотной ягоды – последнее приятное ощущение, которое испытал Пушкин.
По мнению одних, ростом Александр Сергеевич был мал, другие же пишут, что он был среднего роста Однако почти все мемуаристы сходятся на том, что он был плечист, тонок в талии и сложен крепко и соразмерно. Да и сам Александр Сергеевич об этом прекрасно знал. "…Мерялся поясом с Евпраксией, и тальи наши нашлись одинаковы, – писал он брату из Михайловского и, чуть-чуть кокетничая, с улыбкой заключил: – След из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она талью 25-летнего мужчины"
Что же касается разнотолков о росте Пушкина, то спор этот легко разрешим.
Художник Г Г. Чернецов, работая над известной картиной "Парад на Царицыном лугу", в апреле 1832 года писал с натуры группу поэтов: А. С. Пушкина. И. А. Крылова, В. А. Жуковского и Н. И. Гнедича Под изображением Пушкина рукой художника помечено: "…ростом 2 арш. 5 верш, с половиной", что в переводе на десятичную систему составляет 166,74 см, т. е. по тем временам рост вполне средний [1].
Александр Сергеевич постоянно поддерживал хорошую физическую форму. Он был неутомимым ходоком. Прогуливался часто с тяжелой (по определению кучера Пушкина П. Парфенова, девятифунтовой) железной палицей, которую к тому же нередко подбрасывал и ловил на лету. Верховая езда была его страстью. Ему седлали то прекрасного аргамака, то крестьянскую лошадку, которой за это перепадал овес. Александр Сергеевич дорожил репутацией хорошего наездника и однажды, повредив во время скачек руку, убеждал П. А. Вяземского, что он не свалился с лошади, а упал на льду с лошадью: "Большая разница для моего наезднического честолюбия".
Летом, находясь в Михайловском, Пушкин подолгу плавал в Сороти, а зимой перед завтраком принимал ванну со льдом. Правда, ванной служила большая бочка, которую наполняли водой. Кучер Александра Сергеевича вспоминал: "…утром встанет, пойдет в баню, прошибет кулаком лед в ванне, сядет, окатится, да и назад, потом сейчас на лошадь и гоняет тут по лугу; лошадь взмылит и пойдет к себе".
К этому надо еще добавить его любовь к русской бане, которую он называл "наша вторая мать": ведь после хорошей парилки человек как бы рождается заново. А Пушкин знал в этом толк: выпарившись на полке, он бросался в ванну со льдом и снова уходил на полок. И так по многу раз.
Необходимость защищать свою честь с оружием заставляла постоянно тренировать глаз и руку. Особенно тщательно он готовился к поединку с графом Ф. И, Толстым, прозванным "Американцем", характеристика которого представлена Грибоедовым:
Стрельба в цель из пистолета входила в круг повседневных занятий Пушкина во время южной ссылки и позже – в Михайловском, где он даже оборудовал в подвале тир.
При случае охотно сражался на рапирах, проявляя при этом мастерство. Молодой офицер Ф. Н. Лугинин, который общался с Пушкиным в Кишиневе, записал в своем дневнике: "…дрался с Пушкиным на рапирах и получил от него удар очень сильный в грудь". Через несколько дней снова запись: "…опять дрался с Пушкиным, он дерется лучше меня и следственно бьет…"
Пушкин был легок на подъем и, когда выдавалась возможность, с радостью отправлялся в далекую дорогу. "Путешествия нужны мне нравственно и физически", – писал он Но даже кратковременная перемена месте, жительства после возвращения из ссылки в 1826 году и до самой смерти была сопряжена с унизительной необходимостью обращаться за разрешением к Бенкендорфу.
Благотворно отражались на его здоровье и творчестве "побеги" из столицы в деревню – "обитель дальнюю трудов и чистых нег". Недаром в неоконченном "Романе в письмах" он сравнивает деревню с кабинетом, в котором приличествует находиться порядочному человеку.
В переписке Пушкина можно встретить гигиенические советы. "…Ты пишешь, что потерял аппетит и не завтракаешь так, как бывало, – отвечает он своему старинному знакомому М. О. Судиенке. – Это жаль, делай больше физических упражнений, приезжай на почтовых в Петербург, и аппетит вернется к тебе…"
Особенно часто он дает советы Наталье Николаевне, выступая как любящий и заботливый муж.
В истории болезни не принято приводить описание портрета пациента, хотя в быту первый признак, по которому определяют, здоров ли человек или болен, – его внешний вид, выражение лица, глаза, голос. В свое время даже получили права гражданства так называемые физиогномисты – наблюдательные, а может, и проницательные люди, пытавшиеся судить о внутреннем состоянии испытуемого по чертам его лица и мимике. Заметим, кстати, что хороший врач почти всегда в какой-то степени физиогномист.
Известно, что Александр Сергеевич к своей внешности относился весьма критично.
Припоминая слова покойной няни, он писал о себе Наталье Николаевне осенью 1835 года: "…Хорош никогда не был, а молод был…"
А вот благодарственные строчки художнику О. А. Кипренскому – признанному главе романтического направления в живописи, создавшему один из лучших портретов поэта:
По воспоминаниям современников, на полотне работы О. А. Кипренского, а также на ряде гравюр с него (особенно Н. И Уткина) было наиболее живо схвачено выражение лица Пушкина. Правда, близкий друг Александра Сергеевича Вера Федоровна Нащокина утверждала, что ни один из его портретов не передает и сотой доли духовной красоты его облика, особенно его удивительных глаз.
Для представления об облике поэта может немало дать гравюра Т. Райта, о которой И. Е. Репин отозвался следующим образом: "Обратите внимание… что в наружности Пушкина отметил англичанин! Голова общественного человека, лоб мыслителя Виден государственный ум…"
1
Ложное представление о его росте, возможно, обусловлена тем, что он был ниже Натальи Николаевны, рост которой был гораздо выше среднего