18 декабря 1853 года англичане высадились в Каире. Лир решил остаться в египетской столице и ждать приезда Ханта. Здесь художник исполнил несколько великолепных акварельных портретов, в частности, этнографа Ричарда Бёртона[13]. Шли дни, но Хант не спешил появляться. Вскоре Лир почувствовал первые признаки лихорадки, возможно, давней малярии, и спешно распрощался с Каиром. Путь его лежал в верховья Нила, и скоро он достиг Фил[14]. Решив переждать здесь, Эдвард занялся исследованием живописного острова.
Филы — рай для птиц, питающихся рыбой: нескольких видов цапель и бакланов, живущих огромными колониями. Лир был в восторге. Ему хотелось зарисовать все: священного ибиса, рыжего пеликана, гнездящихся на деревьях марабу, аиста-разиню, чья удивительная форма клюва позволяет ловить улиток. Деревья на Филах растут колючие, птенцы нередко выпадают из гнезд и ранят себя о колючки. Вараны и питоны осматривают деревья и, находя птенцов или яйца, съедают их. Если птенец падает в воду, он становится добычей маленьких крокодилов и хищных рыб. Просто чудо, что цапли и аисты вообще выживают в этих местах. Художник неутомимо рисовал. Особенно Лира впечатлил китоглав, живущий на болотах, поросших зарослями папируса. У птицы был огромный клюв, напоминающий перевернутую лодку, серое оперение и белесые глаза.
Работа на пленере доставила Эдварду Лиру сказочное удовольствие. Для передачи волшебства тех мест, фантастических эффектов воды, воздуха и растительности художник применял совершенно немыслимые сочетания пигментов. Он вдруг почувствовал полную свободу и окончательно уверовал в теорию брата-прерафаэлита.
Возвратившись в Каир, Лир узнал, что разминулся с Хантом. Приятель пробыл в египетской столице недолго и сразу отбыл в Палестину. Эдвард хотел было догнать друга, но путешествие в одиночку было ему не по карману, а попутчиков в тот момент не нашлось. Совместному посещению Святой земли не было суждено состояться. Дороги разошлись: Лир возвращался в Англию, а Хант — шел «открывать» Палестину.
Дорога в Вифлеем похожа на любую другую в Палестине. Верблюды безмолвно, мягко ступая, как тени, идут по ней, мучнистой от известняковой пыли, почти ее не тревожа. Жара, небосвод раскален, в оливковых рощах стрекочут цикады. Белые силуэты каменных стен, цепкопалые коричневые ящерицы с лягушачьими головами в расщелинах, их горло быстро-быстро пульсирует. Увидев путника, гекконы мгновенно исчезают в пыли. Любой звук, кроме стрекота цикад, здесь кажется непозволительным вторжением, пронзительный треск насекомых сливается с самой жарой.
Палестина существовала в воображении Ханта задолго до встречи с чудаком Лиром. Она с детства казалась ему волшебной страной. Но реальная Палестина всегда вступает в конфликт с Палестиной воображаемой. Этот конфликт настолько жесткий, порою жестокий, что люди часто отказываются от воображаемой страны, испытывая чувство тяжелой утраты. Многие вояжеры, отправившиеся вместе с Холманом Хантом, вернулись из Святой земли в состоянии глубокого разочарования.
Каждый христианин переводит историю Христа в систему собственных образов и помещает Младенца в собственные ясли. Прибыв в Палестину, Хант попал не в волшебный край детских грез и средневековой живописи, а в пространство суровых скал и утесов реальной земли.
Любимым его пейзажем стал вид, открывающийся с дороги в Вифлеем. Панорама пестрой долины и бесплодных, безводных Моавских гор, жаркая дорога, ведущая вниз — к Мертвому морю.
Легко понять, почему мистики так часто уходили в эти ужасные горы, дабы обрести истину. Столь полное безразличие к потребностям человека обещает Божественное откровение. Нежелание утолить жажду тела говорит о страстной тяге утолить жажду духовную.
Что же объединило этих столь непохожих друг на друга живописцев на долгие-долгие годы? Как ни странно, общее для обоих желание ответить на вопрос, что такое художественная правда.
Уильям Холман Хант хотел привнести в современное ему искусство дух проповедничества, морально-назидательный смысл, чтобы картина говорила больше, чем на ней изображено. Он насыщал живопись религиозными аллюзиями. Друзья называли Уильяма «великим священником прерафаэлитов». Как и Рёскин, Хант полагал, что правда не просто переносится из жизни в произведение искусства, а осмысляется интеллектом художника, проходит через его душу. Важно не подражать природе, а воспринимать ее духовно. Оригинальность произведения искусства Хант видел не в новизне художественных приемов, а в глубоком постижении самого духа природы. По его мнению, искусство являлось не только выражением личности художника, но и воспроизведением фактов, преображенных воображением.
13
Ричард Фрэнсис Бёртон (1821–1890) — английский путешественник, писатель, поэт, переводчик, этнограф, лингвист, гипнотизёр, фехтовальщик и дипломат, исследователь Азии и Африки.