Мальтийский рыцарь, и в самом деле живший в рабстве неподалеку, ежедневно урывал у работы некоторое время и тратил его на прогулку под стенами силяхтарского дворца. После истории с письмом, когда его предал другой невольник, он подвергал себя большой опасности, но это ничуть не охладило его пыла, и он много раз, по-прежнему рискуя, пытался добиться своей цели.
Мы отправлялись днем, в большой коляске, которую я держал для поездок в деревню. Юноша стоял шагах в двадцати от ворот и видел, как из них выехало верхами несколько слуг, собиравшихся сопровождать меня. Его поразила их французская одежда, и он спросил на нашем языке, которым владел довольно свободно, кому они принадлежат. Не знаю, какого ответа ожидал он, но, едва только они ему ответили, он увидел приближающуюся коляску, в которой сидели две дамы и мы с силяхтаром; он сразу же узнал свою возлюбленную. Исступлению его не было границ. Он ринулся к дверце коляски и повис на ней, несмотря на стремительный бег шестерки сильных лошадей; он называл меня по имени и заклинал выслушать его. Он задыхался от волнения и делал такие усилия, чтобы удержаться на весу и высказаться, что его можно было принять за безумца, готового на страшное преступление. Мы и не заметили, что Мария Резати, иначе Молена, лишившись чувств, откинулась на спинку. Тем временем слуги силяхтара, следовавшие за его экипажами, увидев, что какой-то невольник забыл об уважении к их хозяину и ко мне, подскочили и силою оторвали его от дверцы. У меня мелькнула догадка насчет истинной причины этой выходки, и я закричал вознице, чтобы он сдержал лошадей. В конце концов коляска остановилась. Я угомонил слуг силяхтара, продолжавших истязать юношу, и приказал подвести его ко мне.
Силяхтар ничего не понимал ни в этой сцене, ни в том, почему я уделяю ей столько внимания. Но из объяснений рыцаря он вскоре узнал все, что мне было известно и без того. Несчастный юноша делал нечеловеческие усилия, чтобы отдышаться; легко обретя вид, соответствующий его происхождению, он обратился ко мне со словами до того трогательными, что я тщетно пытался бы их воспроизвести. Вкратце описав свою историю, он заговорил о возлюбленной и тут заметил, что она недвижимо сидит возле меня.
— Вот она! — вскричал он, прерывая самого себя и вновь впадая в отчаяние. — Она умирает, спасите ее! Увы, она умирает, — повторил он, — а вы не помогаете ей!
Привести ее в чувство не стоило особого труда. Радость способствует восстановлению сил, если только сразу же безвозвратно не сломит их. Девушка обратилась к Теофее:
— Это он! — воскликнула она. — Это рыцарь; да, да, это он!
Я и без того был уверен в этом. Дав ободряющий ответ молодому невольнику, я спросил у силяхтара: в достаточно ли он хороших отношениях с его господином, чтобы не опасаться за последствия его отлучки? Силяхтар уверил меня, что хозяин юноши — один из самых близких его друзей. Как только я сказал, что хотел бы увезти рыцаря в Орю, силяхтар из вежливости, которой я всегда так восхищался в Турции, отправил слугу к своему другу генералу с просьбой уступить ему невольника на несколько дней.
— Предвижу, что вы попросите у меня и большую услугу, — обратился он ко мне, отдав это распоряжение. — Не дожидаясь такой просьбы, скажу, что готов всячески служить вам, и должен вас предупредить, что того, в чем Нади Эмир откажет мне, не добиться уже никому.
С нами были верховые лошади. Одну из них я велел дать рыцарю, который был сам не свой от радости. Однако он нашел в себе силы сдерживать свои порывы и, понимая к чему его обязывает его ливрея и положение, не счел возможным приблизиться к возлюбленной и вообще старался держаться соответственно тому, на что его обрекла злосчастная судьба.
В пути я не мог не признаться силяхтару, что обратился к нему с просьбой освободить Молену потому, что хотел услужить несчастным любовникам, и я с радостью принял его предложение похлопотать перед Нади Эмиром, чтобы он отпустил также и юного рыцаря. Теофея подогрела рвение силяхтара, сказав, что глубоко сочувствует молодым людям. Мы прибыли в Орю. Пока мы выходили из коляски, рыцарь скрылся из виду, но немного погодя мне доложили, что он просит повидаться со мною с глазу на глаз. Милость, о которой он умолял меня на коленях, называя меня своим отцом и спасителем, заключалась только в том, чтобы ему позволили сменить платье. Хотя малейшее переодевание невольника считается тяжким преступлением, я не счел это опасным в данных обстоятельствах. Несколько спустя он появился в наряде, который сразу же изменил и манеры его, и внешность; уже зная, что его возлюбленная свободна и что она принадлежит только мне одному, он попросил позволения обнять ее. Эта сцена еще больше умилила нас. Я еще раз попросил силяхтара помочь юноше, и, хотя не был непосредственно знаком с Нади Эмиром, я все же рассчитывал на уважение, которым пользовался среди турок, чтобы и самому добиться успеха.
Настойчивое желание силяхтара сопровождать нас вынуждало меня сдерживать свои чувства, которые, признаюсь, достигли крайнего предела. Будучи уверен в неизменной скромности Теофеи, я в то же время надеялся, что мне удалось завоевать ее сердце; поэтому я решил объясниться с ней так откровенно, чтобы ей уже не пришлось преодолевать свою робость, которую я отныне считал единственным препятствием. Но для столь ответственного разговора я хотел быть совершенно свободным. Силяхтар рассчитывал, что мы вернемся в Константинополь вместе. Я нарочно преувеличил важность дел, ожидающих меня там, чтобы он согласился отправиться как можно скорее. Рыцарь ехал вместе с нами. Помимо соображений, касающихся его выкупа, была и другая причина, по которой я не хотел оставлять его в Орю в мое отсутствие; во всяком случае, следовало так или иначе решить беспокоивший меня вопрос. Было мало вероятно, что он собирается вместе с возлюбленной вернуться на Сицилию, а еще труднее было предположить, что, находясь возле нее, он воздержится от любовной близости, и я думал: пристойно ли мне терпеть такие вольности в своем доме? Я не придерживался особенно строгих взглядов и не собирался считать преступным стремление двух влюбленных к тому счастью, каким сам мечтал наслаждаться с Теофеей. Но, хотя пыл молодости порою затмевает предписания религии, у человека все-таки остается нравственная честность; к тому же я был связан правилами приличия, которые, при моем служебном положении, обязан был строго соблюдать. Эти соображения заставили бы меня принять кое-какие меры, неприятные для юноши, если бы по прибытии в Константинополь он сам не освободил меня от такой необходимости. Он сказал, что, после того как я окажу ему обещанную услугу, он намерен отправиться на Сицилию, чтобы возместить мне расходы, связанные с его выкупом из неволи, а также и для того, чтобы разведать, не удастся ли ему избавиться от данного им обета. Под влиянием постигших его бед он духовно окреп. Он сознавал, что Мария Резати — девушка редкостная, что он ее совратил и судьбу ее искалечил. У нее множество достоинств, которые он по-прежнему ценит, — причем даже мысль о серале не пугает его, кроме того, он надеется, что девушка унаследует и богатство, достаточное для его честолюбивых мечтаний. Эти разумные соображения, очень спокойно изложенные мне, побуждали его сделать все возможное, чтобы жениться на ней.
Я одобрил его намерения, хотя и предвидел, что он встретит препятствия, которых не принимает в расчет.
Нади Эмир вернулся в город, и силяхтар тотчас же повидался с ним. Тот уступил ему рыцаря легко, как он и надеялся. Силяхтар был столь великодушен, что отдавал его мне безвозмездно, но я сослался на то, что сам получу следуемую сумму, и уговорил его принять тысячу цехинов, уплаченную им Нади Эмиру. После того как сицилиец поделился со мною своими дальнейшими планами, я не колеблясь отправил его к его возлюбленной. Он хотел только проститься с нею и горел таким желанием поскорее отправиться в путь, суливший ему несказанное счастье, что мне с трудом удалось убедить его отдохнуть несколько дней в Орю.
Тем не менее два дня спустя я застал его там, и к великому своему изумлению, вскоре по приезде узнал, что он изменил свое решение. Я не сразу проник в эту тайну, я только спросил, каков же его новый план. Он ответил, что после долгих раздумий о трудностях, связанных с осуществлением первоначального замысла, и о возможных препятствиях со стороны его ордена и со стороны семьи Резати, он вернулся к первоначальной своей мысли обосноваться где-нибудь в Турции; что он надеется на благоприятные условия в Морее, и там он женится на своей возлюбленной, ибо, отказываясь от звания мальтийского рыцаря и от связанных с ним преимуществ, он считает себя свободным от соответствующих обязательств и, наконец, что, еще ничего не истратив из тех денег, которые он перевел векселями в Рагузу и наличными одному из банкиров в Мессину, он рассчитывает оказаться достаточно состоятельным, чтобы вернуть мне сумму, уплаченную мною силяхтару, и зажить скромной жизнью в стране, где они поселятся. Он добавил, что возлюбленная его — дочь весьма богатого человека, который не вечно же будет жить, что она ни в коем случае не лишится законных прав на его наследство и рано или поздно получит капитал, который не только значительно превысит то, что им потребно для обеспеченной жизни, но и позволит оставить наследство детям, если небу угодно будет даровать им потомство.