Он хочет успокоить. Хочет отвлечь. Хочет заговорить. Он понимает, что я не разбираюсь в законах стаи и пытается на этом с играть. На глупости мелкой девчонки и её неосведомлённости. Только кто из нас двоих ещё глуп?! Даже если бы мне не рассказал в тех снах мои серый хитрый волк подробностей как стать вожаком. Даже не зная того что я знаю. Кто сказал этому глупому «мальчику», возомнившему себя вожаком, что «девочка» глупа. Что «девочка» не понимает, что, если отпустит его сейчас, разомкнёт челюсти, что она поверит и что выживет. Или что этот «мальчик» не продолжит с того на чем остановился или не начнёт с начала и сделает её своей, как и обещал.
Злость. Ненависть. Они отрезвляют и дают силу ослабшим от усталости и побоев рукам и челюстям. Рычу и сжимаю ещё сильнее челюсти на его шее, чуть-чуть, но достаточно чтобы пробить артерию. Сейчас от кровопотери его спасает только мои челюсти. Чуть ослаблю и откроется кровотечение через артерию, дёрнуть и порву, сожму сильнее и пробью насквозь. Когтями я впиваюсь в его плечи, на которые опираюсь и ослабляю хватку, снова впиваюсь. Он матерится, и крепче сжимает мои бедра прижимая к себе терпит. Угрожает. Я рычу, плюясь и брызгаясь его кровью. Он замолкает, но ненадолго. Дышит рвано и не глубоко. Боится пошевелиться. Его жизнь сейчас на кончиках моих челюстей. Буквально в моих зубах-клыках. И я продолжаю впиваться когтями и отпускать, а потом опять впиваться. Он крепко держит.
— Ты хоть понимаешь, что означает наша поза? Ты хоть представляешь насколько это все интимно, девочка моя.
Фыркаю и снова со звуком выплёвывается и разбрызгивается кровь, его кровь.
— Значит знаешь. — Он меняет тон. Больше нет в голосе нежности и ласки. Нет компромисса и нет уговоров. — И когда успел просветить, щенок.
Он злится. А я довольно растягиваю губы в улыбке. Теперь передо мной тот самый Вячеслав Вольфович Фонберин. Достойный своих братьев, равный им по отсутствию морали, принципов, силы воли и взявший е своё силой ослабив до предела стаю. До того предела, когда ему не смогут противостоять. Мой личный враг и враг всей моей стаи и не только моей. Я словно всем телом почувствовала, как он изменился. С него спало наваждение страсти и вожделения, давно, ещё тогда, когда мои челюсти сомкнулись на его шее. Но его игра прекратилась именно сейчас, в этот момент. Голос стал жёстким, привыкшим приказывать и подчинять. Руки на моих бёдрах напряглись и когти впились глубоко в тело. Он словно стал твёрже, жёстче и увереннее.
— Что ж, сучка. Надо было тебя брать сразу. Это не победа. Это подлый удар. Тебя не признает моя стая если убьёшь меня так. Да и сама сея съешь с потрохами если сейчас убьёшь. Если вообще сможешь убить. Это ведь не так просто, оборвать чью-то жизнь. Тем более так, подло и кроваво.
Я фырчу и закатываю глаза. И о подлости мне будет говорить эта шавка? Довёл стаю до изнеможения. Рвал, ломал, калечил своих же, не жалея не старого не малого. Убивал, насиловал чужих. Не совести. Ни морали. Зато учит меня, критикует. Он не видит, как я закатываю глаза, как кривлю губы в подобие лживой улыбки, но чувствует мой настрой, мой скептицизм. Ощущает брызги и потеки собственной крови. О да, нервничай, «мальчик», твоя жизнь на кончиках клыков «мелкой сучки».
Часть 13. почти без жертв
Той самой сучки, шавка, которая сожрёт тебя без каких бы то ни было угрызений совести. За мной моя стая, я борюсь не за свою жизнь, не только за свою жизнь. И я готова убить. Здесь и сейчас. Но как же хочется большего. Хочется наказать тебя, чтобы ты жил долго и не счастливо, совсем не счастливо. Жалел о том, что не сдох каждую секунду своего существования. Чтобы каждый мог пнуть тебя, плюнуть и дёрнуть. Чтобы это стало уроком всем сегодня и в будущем. Чтобы твоя жизнь стала существованием, и ты мечтал о смерти, но продолжать существовать.
И я рычу. Его кровь снова летит во все стороны из моего рта. А я рычу, держа в своей звериной пасти на кониках клыков его жизнь и все его планы на будущее. Рычу угрожая и подавляя. Я не вижу других. Весь мой мир сейчас и здесь сомкнулся к этому нелюдю. Я и он. Он по-прежнему крепко держит меня под бедра вогнав в тело свои когти и не шевелясь, думаю даже дыша через раз. Я так же опираюсь о его плечи и так же плотнее сжимая свои когти, вгоняя ему в тело и вынимая, повторяя свою грубую игру пальцев. Под руками уже хлюпает от крови и разорванного тела, его тела. А я рычу и чуть сжимаю челюсть. Едва заметное движение, так чтобы не проткнуть насквозь артерию, но чётко определить намерения. И он сдаётся. Он принимает поражение. Он кричит об этом стае. Но эта глупость, уловка, не достаточная для помилования. Я не верю ему. Мы оба это понимаем и продолжаем стоять в той же позе с той же угрозой и той же борьбой.
Когда вокруг костра замелькали тени я не заметила. Я даже не услышала звуки борьбы, чьих-то слез, ничего не видела и не слышала кроме того, чья жизнь зависит сейчас от меня. Я продолжала свою борьбу в руках своего врага держа его жизнь в своих зубах. Меня не смущала нагота, я о ней не думала и уж тем более не чувствовала себя не защищённой из-за того, как пишут в слащавых бульварных или шаблонных романах. Я лишь почувствовала горячие руки на своих плечах и заботливый, ласковый, но при том строгий голос дорогого мне человека — бабули.
— Девочка. Ты держи его крепко, а мы рядом постоим, подскажем, что делать надо. Ты не сама, мы тут, рядом.
По моим щекам потекли слезы, горячие на столько, что казалось они обжигают мою кожу. Или наоборот, я замёрзла на столько, что слезы кажутся горячими. Я не сама. Сердце сжалось и пустилось вскачь. А бабуля продолжила, но уже громко, для всех.
— Я член совета стаи Волковых, объединённой со стаей Князевых. Сейчас и здесь говорю от лица нашего вожака Волковой Елены Макаровны. Наш вожак взяла силой право стать вожаком этой стаи. — Последнее слово бабуля выплюнула, словно оскорбляла их. — Согласно традиции она должна убить вашего прошлого вожака. Но его разыскивает полиция простых людей и стражи нашего сообщества. У него много долгов перед нашей объединённой стаей и перед другими тоже. Поэтому, сейчас он признает свой проигрыш и даёт клятву отречения. И только так его жизнь будет сохранена. Все вы не вмешиваетесь. Кто ослушается погибнет. А ты, шавка, не думай, что умрёшь не дав клятву. Мы переломаем тебе руки и ноги, искалечим и свяжем так, чтобы ты не смог исцелиться или обратиться. И таким, слабым, побеждённым ты явишься на суд стай.
Бабуля говорила громко смотря на Фонберина и уничтожая его тоном, она это умеет, я точно знаю. Не раз за шалости меня ругали не повышая тон, но играя интонацией так, что мороз по коже гулял. И я ухмыльнулась одними губами. А Фонберин начал говорить, сломленным голосом, но при этом злобным, ненавидящим.
— Отрекаюсь от стаи. Отрекаюсь от права быть вожаком этой стаи. — Бабуля прокашлялась. — Отрекаюсь от права претендовать стать вожаком любой стаи. — тут же исправился Фонберин. — Отрекаюсь от всех прав вожака. Свою клятву подтверждаю кровью, пролитой сильнейшим и своей сутью волка. — Тут Фонберен ухмыльнулся, я не видела, а чувствовала это. Он что-то задумал, пакостное, но не известное мне и поэтому не предугадать, не предупредить я не смогу. — Вверяю свою судьбу вожаку, победившему меня и по древнему закону требую защиты побеждённого от победителя на суде.
Кто-то выругался за моей спиной. Бабуля только ахнула и гневно задышала. Но были и те, кто довольно заскулил. А сам Фонберин скалясь паршивенькой улыбкой, я прямо чувствовала её всем своим существом, громко зашептал лично мне.
— Малышка, ты долго жила вне законов стаи. Ничего не знаешь о них. Давай я тебя просвещу, слегка. Ты победила силой свергла вожака. Сейчас обычно бьются до крови. Раньше просто давали клятву, как я сейчас. Но у побеждённого было право требовать защиты себе или своим близким. Я потребовал защиты себе. Я мог потребовать её у вожака или у совета. Я взял своё право на защиту вожака. Отказать ты не можешь. Как и выполнять свою работу не добросовестно тоже не можешь. Иначе прощай права вожака, тебе и твоим потомкам. Так что теперь ты должна выложиться по полной защищая меня на суде.
Он не громко засмеялся кашляя. А за спиной у меня бабуля прошептала отпускать его. И я отпустила. Разжала уже порядком усталые мышцы и развела челюсть. Я сплюнула остатки его крови и ухмыляясь зло и громко проговорила ему и всей стае сразу. Я говорила наблюдая как Фонберин частично обратился крепко сжимая шею где совсем недавно смыкались мои челюсти держа в моих зубах его жизнь.