А что в таком случае сделает брат? Какой ему предоставили выбор?
Если брат — размазня и слюнтяй, то утрется от морального плевка и сделает вид, что все нормально. Дескать, все так и должно быть, поскольку «как должно быть» определяется большинством. Это при демократии. В традиционных культурах — старшинством. В этом случае для Прохора с Антоном тоже все сложилось удачно, так как сестра и девушка брата моложе упомянутого брата, и его решение самоустраниться станет основой для принятия нового «что такое хорошо и что такое плохо». В древних обществах правильность каких-то действий устанавливала сила, и здесь полицейским тоже все карты в руки, они — власть, и с этим фактом ничего не поделать. При любом раскладе не желавшему неприятностей брату бравые ребята создали все условия для отступления, которое не выглядело бы отступлением. Это называлось бы, например, «сотрудничеством со следствием» или подалось как «непрепятствование органам правопорядка в выяснении ими обстоятельств случившегося». Отстранение выглядело бы помощью органам власти. Такое поведение поощряется, и брат мог быть спокоен: никуда его, конечно же, не повезут, и в тюрьму не посадят. Итог: все счастливы. Идеальное развитие событий для каждой из сторон.
Но если брат окажется с норовом…
Это предусмотрено тоже. Мало того, соскучившимся по развлечениям полицейским это выгоднее, они к этому и ведут, нарочно растравляя во мне зверя. Развитие событий им светит просто сказочное: непутевый братец распускает кулаки, его пеленуют, как младенца, и к предыдущим статьям добавляется еще одна — нападение на представителей власти при исполнении ими профессиональных обязанностей. В сумме это гарантирует возвращение из мест не столь отдаленных сразу в дом престарелых.
Теперь посмотрим на ситуацию со стороны: два половозрелых молодых человека в форме имеют свойственные возрасту желания, а в закрытом помещении, где нет посторонних глаз, с ними находятся задержанный с поличным преступник и две девицы в самом соку, которые в ближайшие годы хотят видеть своего брата и парня на свободе. На что они пойдут, если намекнуть, что бартер возможен?
Во мне клокотала ярость, в мозгах боролись честь и рассудок. С одной стороны — сестренка, я обязан ее защитить. С другой — Хадя. Кем-то надо жертвовать. Потому я сдерживался как мог и не рыпался, хотя внутри взрывался вулкан. Полицейские ждут извержения как манны небесной. Я без раздумий пожертвовал бы собой, но это ничего не даст — противник повернет дело так, что в ответ на мое самопожертвование Машка и Хадя бросятся на амбразуру, чтобы спасти меня от тюрьмы. Итог выйдет худший из возможных.
Этого нельзя допустить. Но молча присутствовать при унижении сестренки я тоже не мог.
А приходилось. Шаг влево, шаг вправо — «расстрел». Причем, шагать буду я, а достанется любимым людям. Безвыходная ситуация. Сейчас моим недеянием, Хадиным молчанием и Машкиным энтузиазмом мы спасаемся, так сказать, малой кровью — унижением моей сестры. Чисто теоретически, с Машки лишнее унижение как с гуся вода, это вариант самый выгодный — если допустить уместность этого слова. При любом другом раскладе мне и Хаде грозит тюрьма. Выбора как бы нет. Точнее, выбор у нас единственный. Не зная про аховое положение Хади, Машка спасает меня, и этим спасает нас обоих.
А с меня «лишнее» унижение — как? И как потом смотреть в глаза Хаде?
Хадя тоже увидела психологическую вилку, вогнавшую меня в ступор, и тоже сделала выбор. Она шагнула вперед, на свет, прямо под изумленные взгляды полицейских, и обхватила руками Машу, которая справилась, наконец, с неподдававшимся поясом и собралась распахнуть халат.
— Не надо. — Хадя прижала Машку к себе. — Они и так знают, что у тебя нет повреждений, за которые сажают в тюрьму.
И сестренку прорвало. Истерическое рыдание сотрясло безвольно провисшее тельце и наполнило комнату.
Полицейские остолбенели. Они хотели побыть веселыми парнями, которым сам черт не брат, и как-то раскрасить скучное дежурство, но все переменилось. Теперь — либо выполнять угрозу и всех забирать, либо как-то спустить дело на тормозах. А как?
Я вырвал телефон из рук сержанта, а Хаде и Машке указал на спальню:
— Закройте дверь с той стороны, дайте нам поговорить по-мужски.
Сержант напрягся, но не возразил. Девушки исчезли, я полез в меню телефона.
— То, что сестренка баловалась с дружком, да еще почти в моем присутствии, это полбеды. Допекло другое. Говоришь, тоже сестра есть? — Я перешел на ты, Прохор же всем разрешил, пусть и думал в тот момент исключительно о симпатичной вертихвостке. — Посмотри с точки зрения брата. Ладно бы, если любовь, но на вопрос «Почему?» она сказала: «Было интересно». «Интересно»! И этого оказалось достаточно, чтобы…
Перед лицом сержанта открылся снимок из другой папки. Черное на белом. Во всей красе. А дальше — то же самое в других видах.
Сзади ахнул и матерно выругался Антон.
У сержанта сузились зрачки.
— Да я бы за такое не только ремнем… Прости, Санек. Сутки на ногах, то грабеж, то пьяная склока, то понос, то золотуха. А тут веселая мамзелька, у которой что ни час, то приключение. Хотелось поприкалываться. Надеюсь, ты проучил? Отбил интерес?
Я скривил губы:
— Это наше с ней дело.
— Думаешь, ловлю на слове? Обижаешь. — Сержант вполне искренне огорчился. — Игры кончились, Санек. Закончим этот фарс, ты был прав на все сто, а мы, чудаки на букву эм, тебя едва дураком не выставили перед бабами. Пошли, Антоха, здесь без нас хорошо справляются. Нужно бабуську снизу успокоить, типа это телевизор громко работал и что больше соседи так делать не будут. — Сделавший шаг к двери сержант снова остановился. — Санек, не сочти за нахальство… Может, и нам со своей стороны пужануть твою сестрицу — как представителям закона? Найдем, что сказать.
— Вы уже нашли, спасибо. Сами разберемся.
— Ладно, нам меньше хлопот. — В прихожей сержант повысил голос. — Мария Егоровна, если снова будете баловаться, и брат решит отдать вас дяде милиционеру, проситесь ко мне!