— Он напоминает старика Ромуальдыча, жующего портянку.
Я холодно посмотрел на него.
— Не знаю такого. И впредь оставьте свои суждения о людях при себе.
— Даже когда меня оскорбляют?
— Никто вас не оскорблял, не фантазируйте. Не мог же он с первой минуты понять, что имеет дело с гением! Правда, Катя?
— Конечно! — откликнулась она, встрепенувшись. — Он же тебя совсем не знает, Сережа.
«Господи боже мой», — подумал я. Глубоко вздохнув, перевел разговор на другую тему: как они отдохнули.
— Спасибо, хорошо, — ответил Кротов.
— Замечательно! — скрепила Катя.
— Позавтракали?
Да, они побывали в столовой, первый раз в жизни ели оленину. Бесподобно!
Мы перешли к делам. Я попросил Катю написать автобиографию и заполнить листок по учету кадров. Она села в стороне за журнальный столик, а я занялся Кротовым. Едва я начал рассказывать ему о нашем округе, тихом, как охотничий скрадок, Катя подала голос:
— Все. Написала.
Я взял у нее листки. Почерк был плавный, круглый, буквы огромные. Автобиография выглядела так:
«Я, КРОТОВА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА (ДО ЗАМУЖЕСТВА НАУМОВА), РОДИЛАСЬ 16 МАЯ 1955 ГОДА В ГОРОДЕ МОСКВЕ. МОЙ ОТЕЦ — НАУЧНЫЙ СОТРУДНИК ИНСТИТУТА МЕТАЛЛУРГИИ, МАМА — ВРАЧ. В 1962 ГОДУ ПОСТУПИЛА В СРЕДНЮЮ ШКОЛУ, КОТОРУЮ ОКОНЧИЛА В 1972 ГОДУ. КОМСОМОЛКА С 1969 ГОДА».
Две трети листка остались белым пятном.
— Ну что ж, — сказал я. — Все в порядке. Теперь отправляйтесь в студию, последняя комната по коридору налево. Спросите там Леонида Семеновича Голубева. Это наш диктор. Пусть введет вас в курс дела.
Ее губы шевельнулись, повторяя имя. Она кинула последний, как бы прощальный взгляд на мужа… Мы остались вдвоем.
Полчаса я рассказывал Кротову о нашем округе, замкнутом в кольце лиственничной тайги. Полярный круг пересекал его как раз посередине. Глаза Кротова разгорелись, когда я перечислял названия эвенкийских факторий: Кербо, Мойеро, Амо, Таймура… Я говорил о специфике местного хозяйства, о стадах оленей, бродящих по ягельным пустошам, об одиноких охотничьих станах, о зверофермах, где разводят серебристо-черных лисиц, о бескрайности воздушных дорог, на которых гудят самолеты «АН-2»… Он слушал как зачарованный. Я добавил, что каждый новый человек в этих местах приметен, как высокое дерево, и душу его определяют, как возраст дерева, по внутренним кольцам.
Кротов выдохнул:
— А нам повезло!
— Да, вам повезло.
И тут я рассказал ему о том, как вымораживает шестимесячная зима слабые души, как, не выдерживая, сбегают многие новички… Он залился тонким мальчишеским смехом. Я нахмурился:
— В чем дело? Что-нибудь смешное?
— Да нет… извините. Я вспомнил, что Толстой как-то сказал о Леониде Андрееве, будто он пугает читателя своими рассказами, а ему не страшно. И мне тоже.
— Напрасно. Я ничего не сочиняю. Задуматься вам стоит. Хотя бы ради вашей Кати. Кстати, что вы думаете делать, если ваши журналистские способности окажутся лишь воображаемыми и я вынужден буду вам отказать?
— Такого не случится.
— Ну конечно! Что еще можно от вас ожидать! И все-таки. Есть у вас что-нибудь в резерве?
— А как же! Пойду в тайгу. Оленей пасти.
— Что-что?
— Оленей пасти. Я читал: здесь нужны оленеводы. Разве не так?
— Так. А вы когда-нибудь были в тайге? Я имею в виду настоящую тайгу, а не подмосковные перелески.
— Откуда! Я же горожанин.
Я разозлился.
— Тогда ваша самонадеянность просто пугает. Извините меня, она граничит с тупостью. (Он побледнел). Только человек без всякого внутреннего контроля способен уверить себя, что после московского кафе-мороженого может стать оленеводом. Да вы хоть представляете, что такое окарауливание стада? Это постоянное кочевье в передвижном чуме, стужа зимой, гнус летом, жизнь в седле, вдали от населенных пунктов, опыт, опыт и еще раз опыт. Вам известно, что оленеводство — потомственное занятие? А почему? Потому что этому нужно учиться с детства. Да и то не всякий местный выдерживает. Молодежь предпочитает идти в механизаторы. Вы ошалели, Сергей, ей-богу. Не заикайтесь о своих планах никому, если не хотите, чтобы вас осмеяли. Я думал, вы лучше знаете жизнь. Вы меня огорчили. — Я забарабанил пальцами по столу. Он сидел напряженный, с плотно сжатыми губами. — Если уж у вас ничего не получится на поприще журналистики — а теперь я именно так склонен думать — и возвращаться вам домой не резон, идите на стройку. Заводов здесь нет, а жилье понемногу строят. Разнорабочим вас возьмут. Оклад вполне приличный плюс северный коэффициент. Сможете по крайней мере прокормить вашу Катю.