Видимо, в доме были гости. Мне хотелось хоть одним глазком взглянуть, кто там в угловой комнате играет на пианино. Быть может, она, Ехевед? Прислонился к дереву и стал ждать. Но вот смолкла музыка, а Ехевед не показывалась. Долго, долго стоял в тени старого клена. Она не вышла.
На следующий день я узнал, что Ехевед утренним поездом уехала в Ленинград.
Это известие меня ошеломило. Я не мог постичь, что же произошло. Почему так неожиданно, не сказав ни слова, не попрощавшись, она уехала. Разве не она первая прошептала: «Кроме тебя, мне никто не нужен…»? И еще: «Я хочу, чтоб мы всегда были вместе…»? И вдруг этот отъезд. Непонятный. Неожиданный…
А ведь она знала, что сегодня концерт, который я с такой любовью готовил.
Я чувствовал себя обиженным, оскорбленным. Никуда не хотелось идти, никого не хотелось видеть. Лежал на кровати, отвернувшись к стене, и все думал, думал об одном и том же… Что произошло?
Ребята пришли за мной, с воодушевлением сообщив, что в зале людей набралось столько, что яблоку негде упасть.
В клубе было празднично. Все нарядно одеты. В первых рядах я увидел подруг Ехевед. Если б и она была среди них…
Каждое выступление встречали с восторгом. Ни я, ни участники концерта не ожидали такой бурной реакции, таких аплодисментов. Да, это был настоящий праздник, и только для меня он был омрачен отсутствием той, о которой я непрестанно думал, готовясь к сегодняшнему дню.
После ее отъезда местечко для меня опустело. Те же улицы, те же дома, то же небо. И все — иное. По вечерам на гулянье собирались студенты и ее подруги, но не было прежнего веселья, потому что не было ее.
Изнывая от тоски, я места себе не находил. Узнав, что из сельскохозяйственного коллектива подвода идет в райцентр, я поехал на ней в больницу к Пине. Мне теперь необходимо было повидаться с ним, и уже от одной мысли, что я встречусь с другом, стало немного легче на душе. Но в больнице был объявлен карантин и к Пине меня не пустили.
Еще более подавленный я вернулся домой и, собравшись с духом, написал Ехевед длинное письмо. В него я вложил все, что было у меня на сердце: свою любовь и обиду, тоску и боль. Написал, что если это не секрет, то очень хотел бы знать, почему она так неожиданно уехала и как понимать то, что она даже не нашла нужным попрощаться. Просил, если она найдет время мне ответить, то пусть напишет на адрес Минского музыкального училища. В местечке, где мне суждено было с ней встретиться, я сегодня последний день. Завтра рано утром уеду.
Вечером я отправился в клуб попрощаться с комсомольцами. За лето я успел сдружиться и с этими хорошими, простыми парнями и девчатами. Прошлись несколько раз по главной улице, громко, во весь голос распевая песню, которую сами сочинили к концерту:
Подруг Ехевед в этот вечер на гулянье не было.
Под утро со щемящей болью я покидал местечко.
Приехав в Минск, сразу же побежал на почту и отправил письмо в Ленинград. С этой минуты я с нетерпением стал ждать ответа. Студенты уже возвращались с каникул. Через неделю начались занятия, и в общежитии стало опять шумно и весело. А я старался подавить в себе тоску и обиду, твердо надеясь, что в своем письме Ехевед все объяснит.
Но время шло, а ответа не было. Лишь через месяц пришло коротенькое послание. Ехевед извинялась за то, что задержалась с письмецом, оправдываясь тем, что очень загружена учебой, и впредь не обещала вовремя отвечать. Я не представлял себе, что она может ответить так сдержанно, так холодно. Искал хоть одно теплое слово, хоть малейший намек на нежность — и не находил. Она не скучает, не тоскует, даже не просит меня написать, как идут занятия.
Я был потрясен и никак не мог понять, почему так изменилось ее отношение ко мне. Ведь не приснилась же мне та, последняя наша встреча, ее слова. И уже на другой день она не пришла на свидание, не попрощалась, и вот это письмо…
Мысли бередили мне душу. И все же я держал в руках ее письмо, и дорого оно мне было уже тем, что каждая буква была написана ею. Читал и перечитывал без конца и наконец пришел к выводу: я, я один виноват в том, что она так сухо ответила. Какое право я имел на упреки, тем более на иронию: «если это не секрет…»? Она дала мне столько радости, столько счастья, а я решил, что уже имею право возмущаться, укорять. Теперь надо извиниться. Я написал ей сердечное письмо, без всяких обид, просил, когда у нее будет настроение, черкнуть хоть несколько слов о себе: как идет учеба, что она читает, как проводит время и остается ли у нее когда-либо свободная минута, чтобы вспомнить те прекрасные летние вечера.