Иногда Дея сама брала мистера Прыгуна и утыкалась носом в его облезлое пузо. Ей казалось, что она слышит запах Бертрана. Запах его рук, пахнущих лимонником и кельдернскими каплями.
Поцеловав сына, она присела на софу и сжала руками виски.
В углу стояли два саквояжа и один туго набитый баул с его вещами. Катарина уложила все, включая игрушки.
Дея хмыкнула, глядя на них.
Оказалось, у Ноэля приданого куда больше, чем у нее. И откуда что взялось? Ах да, она ведь сама ему шила. И батистовые рубашечки, и суконные штанишки на помочах, и бархатные курточки с лакированными деревянными бусинами-пуговицами.
Все это можно было купить. Но Дея нарочно заваливала себя работой, ночи напролет сидела за шитьем, даже если не было заказов. Лишь бы забыться, не думать о прошлом, о собственной невольной вине.
Но совесть отказывалась молчать.
Каждый раз глядя на сына, Дея вспоминала, что это ее вина. Она виновата, что у него нет отца.
Конечно, можно обвинять дознавателей, императора, судьбу, да хоть саму Праматерь Эолу — это ничего не изменит.
Йеванн прав. Это она своей никому не нужной помощью убила Бертрана. Она привела дознавателей в дом. Она своими руками сделала себя вдовой, а сына — сиротой.
А теперь этот темный маг станет ей вечным укором.
— Вы правы, сударь, — прошептала Дея, чувствуя, как по щекам текут теплые слезы. — Мой Дар принес столько зла. Если бы я умела управлять им, как темные, то не бросалась бы на выручку к каждому. Прошла бы мимо вашего трупа, и сейчас мой муж был бы жив…
Легкий скрип половиц заставил ее встрепенуться.
— Кто здесь? — выдохнула, нервно сжимая ворот пеньюара.
Последнее время магические светильники были Дее не по карману. Единственная свеча на столе освещала только центр комнаты, углы тонули в полумраке. Затухающие угли в камине тоже не давали много света.
Снова скрип. Будто кто-то крадется.
Дея сглотнула. Ей показалось, что она видит крупную тень, упавшую на стену.
Но Катарина прикрыла дверь, когда уходила. Окно тоже закрыто. Кто мог пробраться сюда незаметно? Или это глупые шутки Йеванна Райса? Он решил ее запугать?
Да, наверняка это его темные штучки!
Схватив подушку, Дея запустила ее туда, откуда послышался скрип.
— Сударь! — прошипела, пряча испуг за злостью. — Вы ведете себя как мальчишка!
Ответом ей была тишина. А потом на окне дрогнула занавеска. Дея могла бы в этом поклясться!
Она схватила вторую подушку и медленно поднялась.
— Йеванн? — позвала дрогнувшим голосом. — Это уже не смешно…
Что-то большое и темное бесшумно метнулось к ней. Порыв ледяного ветра ударил в лицо, взметнул распущенные волосы. Перед глазами мелькнуло лезвие. Темное, как сама ночь, изогнутое, словно серпик луны.
Дея наотмашь ударила тень подушкой и завизжала.
Оставшись один, Йеванн закинул обутые ноги на стол, а сам откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. Взгляд дознавателя уперся в бокал, на дне которого оставалось немного хмельного напитка.
Проклятое пойло.
Сколько ему нужно выпить, чтобы почувствовать хмель? Бочку? Две? Он так и не смог это выяснить за последние два года.
Раньше все было проще. Раньше у него была нормальная человеческая жизнь, если это можно так называть. Дом, семья, простые радости, вроде стаканчика пунша по выходным.
А теперь?
Теперь он не может даже напиться, чтобы не думать, не видеть, не вспоминать…
Проклятая ворожея! Что она сделала с ним? Зачем вернула? Разве он просил об этом?
Йеванн вполголоса выругался и сжал бокал.
Теперь он не живет, а существует. И каждый вздох, каждый удар сердца причиняет неимоверную боль.
Боль… вот и все, что он сейчас чувствует. Он привык к ней, как привыкают к чему-то неотвратимому. Сросся. Почти сроднился. Он уже не знает, как это — жить без нее. Дышать свободно, а не так, словно вдыхаешь огонь. Чувствовать вкус еды и напитков, испытывать удовлетворение от обладания женским телом, чего-то желать…
Его пальцы сжались в кулак, сминая бокал, словно бумагу. Он не услышал, почувствовал, как тихонько тренькнул стекло в ладони. Впитал в себя этот звук, пропустил через кожу.
Разжал пальцы.
На стол осыпались осколки стекла. Часть застряла в ладони. Порезы быстро заполнились кровью, но маг не почувствовал боли. Все затмевала другая боль. Та, что разъедала его изнутри.
Пара секунд — и кожа срослась. Перепачканные кровью осколки остались лежать на ладони. Даже сейчас, когда догорела последняя свеча, а за окном опустились поздние сумерки, Йеванн прекрасно видел самые мелкие из них.