Так вот мы с Женькой снова на полу перед входной дверью. Мы в сладком ожидании: сейчас войдёт он, наш ПАПА! И он входит, весь в белом (нижнем белом белье – из бани). Мы счастливы.
И последний эпизод. Я утром в своей кроватке, опять жду, зная, что сейчас перед уходом на работу папа зайдёт поцеловать меня. Мама рассказывала, что она мне шила платьица из своих стареньких. А какие у неё были платья? Конечно же, ситцевые. И вот она сделает какую-нибудь коке точку, а дальше платье опускается колоколом, покрывая чуть не полностью мои ножки. И вот, ожидая отца, я решила прихорошиться: от подола платья до самой кокетки рву платье на ленточки. Рвётся легко: ткань-то ветхая. И я располосовала так всё платьице. Отец вошёл и пришёл в ужас: «Ты посмотри, она разорвала всё платье!» А я в отчаянии и горьком разочаровании: ведь для него старалась!
Ещё об отце
Отца выпустили с Лубянки или в конце 1938-го, или в начале 1939 г… Выпустить-то его выпустили, но досталось ему там крепко. Сестре моей сводной Александре, проживавшей в Москве, однажды позвонили и сказали, что такого-то числа, в такое-то время она может встретить своего отца у таких-то ворот Лубянки. Она пришла к назначенным воротам, к назначенному времени и стала ждать. Ждёт-ждёт, а отец не выходит. Вышел какой-то старикашка и начал оглядываться по сторонам. Сестра недоумевает, где же отец? Вдруг этот жалкий старикашка подходит к ней и говорит: «Шура, ты, что, не узнаёшь меня?» Сестра пришла в ужас. Она ни за что бы не узнала в этом старике отца. Она видела его два года назад, мужчину в полном расцвете сил: ему в 1937-м. было 45 лет.
Несмотря на то, что отцу вернули якобы даже партийный билет и отправили по тогдашнему месту работы, когда он в 1958 г. начал оформлять пенсию, он, конечно, рассчитывал на персональную: член КПСС аж с 1917-го! Увы, в райкоме ему объяснили, что стаж его исчисляется с того самого момента, когда он вышел с Лубянки. Никакой «персоналки» он не получил.
Я мало интересовалась политическими взглядами отца в то время. Но знаю, что он был очень обижен и потому, когда старший брат Геннадий, простой слесарь на заводе, пришёл к нему уже в 1960 г. и сообщил, что ему рекомендуют вступить в партию, отец сказал: «Вступишь – прокляну!». И Геннадий не вступил.
Правда, когда, уже вернувшись из Сибири и увидев, что многие сослуживцы отца получили отдельные квартиры в приличных домах, в приличных районах, а мы продолжали существовать в 12-метровой комнатке на Таганке в коммунальной квартире, собрав все документы, я пошла за отца хлопотать. И о чудо! Я получила положительный ответ: в течение года отец получит квартиру, а не имел её до сих пор, поскольку никуда не обращался и ничего не просил.
Это было в конце 1959-го – начале 1960 г., а 9 апреля 1960-го отец скончался. Через некоторое время пришла открытка из соответствующей организации на имя отца: «Владимир Александрович, зайдите по такому-то адресу за получением ордера на квартиру».
Как плакала мама! Я её еле уговорила всё-таки сходить в эту организацию, и сама пошла с ней.
Мама показала открытку и сказала, что, к сожалению, адресат умер. Но ей спокойно объяснили, что в заявлении отца были записаны несколько человек и не мог же он «взять их с собой»!
Так мама в конце своей жизни получила пусть «хрущобку», пусть у чёрта на куличках, но всё-таки отдельную квартиру, в которой прожила свои последние 4 года.
Однако возвращаюсь в раннее детство, когда мои родители ещё живы и мы вместе.
Няньки
Сколько помню сибирскую жизнь, у нас в доме всегда были няньки. Правда, «няньки» – это громко сказано, ибо они были кем-то вроде пушкинского Балды: «Нужен мне работник, повар, конюх и плотник», – так, кажется? Родители, помимо детей, ещё держали довольно большое хозяйство, без которого в то время трудно было прокормиться: у нас были корова, овцы, свинья, куры, огород. Сами родители очень много разъезжали по командировкам, а дети и хозяйство оставались бес присмотра. Вот и брали в дом прислугу: и за детьми присмотреть, и за скотиной, и за огородом, если нужно. «Няньками» были или престарелые старушки, или девочки 14–16 лет. Много их у нас перебывало, всех не упомнишь, но двух «нянек» до сих пор помню прекрасно.