— И мой брат тоже там. Какая прекрасная пара! — добавил Микеле с ноткой сарказма.
Вдова кричала сквозь слезы:
— Вы убийцы! Шкуры облезлые, твари, прогнившие и внутри, и снаружи!
Она металась по улице со своей палкой, силясь пошире раскрыть рот в гримасе гнева, но этому мешал паралич, оставленный болезнью. Я ужасно испугалась, увидев ее изуродованное лицо и большие потухшие глаза. Ярость и страх еще больше исказили ее черты.
Я подошла к бабушке Антониетте:
— А что они сделали?
— Мария! — воскликнула та с тревогой. — Тебе лучше уйти. Кое-чего ты не должна видеть.
Но тут же бабушку отвлекли соседки. Бурно жестикулируя, с мрачным лицом, она одновременно говорила со мной и с ними. Голос ее дрожал от сдерживаемых слез.
Микеле взял меня за руку, и мы подошли к двери. В полумраке можно было рассмотреть какой-то деревянный предмет, похожий на стул, а еще неубранную постель и зеркало с отбитым краем, отражающее свет с улицы. Везде валялись кусочки ткани и кожи вперемешку с ножами и шильями. Однако больше всего меня потрясло зрелище в глубине комнаты. У подножия кровати свернулся тощий клубок, состоящий, кажется, из одних костей.
Когда глаза привыкли к слабому освещению, я различила худые ноги, прижатые к груди, и длинные изящные пальцы, крепко вцепившиеся в голени; сухие рахитичные ступни, черные ногти, лицо, уткнувшееся в колени, сотрясающееся от рыданий тело, длинные волосы, то ли потные, то ли грязные.
— Это же Полубаба! — воскликнула я, обращаясь к Микеле.
— Дай мне посмотреть! Да, это он, и он голый.
Чья-то рука схватила меня за плечо и оттащила от двери.
— Нечего тебе тут делать. Тебе не следует на такое смотреть.
Это был мой отец. Он бросил сигарету на землю и вошел в комнатку, где, точно ребенок, брошенный в глубокий черный колодец, скорчился Полубаба.
— Они убили моего сына. Они его убили! — кричала вдова и взывала к справедливости.
Папа наклонился к Полубабе, но тот только дергал головой взад-вперед, будто душевнобольной. Папа вышел, огляделся. Глаза у него горели, как в тех случаях, когда демон овладевал им. На другой стороне улицы стоял Мелкомольный. Он сделал знак моему отцу: открыл рот и поднес к губам сжатый кулак.
— Что, черт возьми, ты имеешь в виду? — спросил мой отец.
— Они заставили его отсосать им, — ответил, посмеиваясь, кто-то другой.
Этого человека не смущало присутствие женщин и детей. В нашем районе всегда говорили напрямую, без всяких экивоков, и лучше было выучить язык улиц пораньше.
А затем слова, которые папа пытался удержать в себе, покатились, словно камни со склона горы — острые, как клинки, которые могут причинить боль, вонзиться в плоть. Убить.
Широкими шагами отец подошел к перекрестку, где собрались малолетние бандиты. Они стояли опустив головы, ведь кто-то раскрыл их извращенную игру. Один Карло смеялся, не видя ничего плохого. Разве не этого хотел бы Полубаба? Стать настоящей женщиной? Папа схватил Винченцо за воротник и потащил его по улице. Тот покорно волочился следом, не сопротивляясь. Если присмотреться, на губах моего брата можно было даже заметить легкую усмешку, возможно потому, что он не хотел ударить лицом в грязь перед друзьями. Ярость, охватившая отца, наконец обрела плоть.
— А теперь объясни мне, какого хрена ты там делал со своими друзьями и Полубабой? — И нанес первый удар кулаком. — Можешь объяснить мне?
Но Винченцино не успевал ответить, так как удары сыпались один за другим.
— Нет, папа! — закричала я, но не сумела помешать избиению. Я разрыдалась, волна сдерживаемой боли выплеснулась наружу.
— Пресвятая Богородица, позовите Терезу, позовите ее! — кричала моя бабушка. Глаза ее сверкали, она вцепились пальцами в волосы.
— Мне стоило разбить тебе башку, когда ты был ребенком. Утопить в твоей же блевотине, засранец. Ты видишь, каким дерьмом нас перед всеми выставил?
— Оставь его в покое, Анто! — закричала, подбегая к нам, мама.
Вскоре весь район собрался у дома Полубабы. Тут были и семейство Церквосранцев, и ведьма, хромающая на одну ногу из-за неудачного падения. Пришел и Никола Бескровный, который просто ухватил своего сына Карло за ухо и потащил домой. Не то что папа: он хотел, чтобы этот вопрос решался на глазах у всех.
Винченцо свернулся калачиком на земле, струйка крови медленно стекала с его губ. Он молча терпел удары по спине, которые наносил ему папа, приговаривая:
— Какой позор! Бесчестье семье!