Мы с Микеле неподвижно стояли посреди улицы. Слезы дрожали у меня на ресницах, ресницы дрожали над глазами, все тело дрожало, едва удерживаясь в вертикальном положении на тонких ногах.
Мама попыталась схватить папу за руку и оттащить от Винченцо, но тот толкнул ее на землю, рядом с сыном. Только тогда удары прекратились.
— Лучше бы я убил тебя маленьким! — Папа обвел собравшихся красными от гнева и влажными от слез глазами, затем плюнул в сторону Винченцо.
Это были последние слова, которые мой отец сказал своему сыну.
3
Я открываю окно, мне нужно подышать свежим воздухом. Солнце только что вынырнуло из моря и окрасилось оранжевым. Запах жасмина наполняет кухню, смешивается с ароматом кофе. Я смотрю в окно и дальше по улице вижу папу, маму и Винченцо.
У мамы рыжие волнистые волосы, такие же, как были у нее в детстве. Кудряшки вьются у лба, словно рой маленьких пчел. У папы сигарета во рту. Кожа у него бархатистая. Как красиво, думаю я. Какие они оба прекрасные. И еще Винченцо, который полирует мопед, единственную любовь всей своей жизни. У него голос серьезного мужчины, но тело тощего мальчишки. Я провожу ладонью по голове и ощупываю короткую стрижку под горшок, торчащие уши и маленькое угловатое лицо. Я боюсь попасть в параллельный мир, в котором все застряло на неопределенном этапе моего прошлого. Когда я просыпаюсь, каждый образ становится таким ярким, что, кажется, я могу дотронуться до них: папы, мамы и Винченцо. Я инстинктивно подношу руку к голове. Челка и стрижка «боб» исчезли. Вместо них — клубок тугих кудрей, который раньше раздражал, но сейчас утешает меня. Горло горит, пульсируют виски, голова — шарик, парящий на ниточке. На кухне булькает кофе. Его аромат опьяняет. Я открываю окна. Вдыхаю сладкий аромат жасмина на балконе. И больше не смотрю на море, ставшее красным, потому что на горизонте появляется солнце.
Следующие месяцы запомнились мне как самые отвратительные за всю юность. Случай с Полубабой запустил лавину других происшествий, в которые оказались втянуты мы все, хотя бы отчасти. Моя жизнь выкатилась на новую дорогу, узкую и мрачную, унизительную и однообразную. Для начала Пинуччо Полубаба решил, что пришло время и самому подработать, чтобы облегчить жизнь своей бедной матушке. Он принялся одеваться исключительно в женскую одежду; густая подводка, похожая на сажу, делала его глаза глубже и больше. Из-за узкой черной юбки Пинуччо казался еще выше и стройнее. Волосы, которые он обычно носил собранными в длинный хвост, теперь свободно падали на хорошо очерченные плечи. Полубаба ходил, покачивая бедрами и описывая руками широкие круги. Он начал часто бывать на набережной, где уже несколько лет работали местные проститутки вместе с албанскими. Попадались там и такие, как Пинуччо. Они, если смотреть издалека, выглядели даже красивее настоящих женщин, но их выдавали голоса и угловатые лица, стоило только подойти ближе.
Мать Пинуччо восприняла его затею как бесчестье и принялась закатывать сцены на весь район. Однажды притащила сына за волосы к фонтану возле Швабского замка и макала лицом в холодную воду до тех пор, пока не смыла толстый слой косметики. При желании долговязый Пинуччо легко мог освободиться из хватки матери, маленькой и щуплой. Однако он ничего не предпринял, просто позволил ей провести экзекуцию. В другой раз она отправила сына в больницу, отчаянно цепляясь за мысль, что блажь у него в голове можно уничтожить, изгнать, удалить, как демона, чумной бубон или кисту, растущую под кожей. Решение Полу-бабы податься в проститутки так и не заставило моего отца отказаться от намерения никогда больше не разговаривать с Винченцо: папа по-прежнему смотрел на него, как на докучливое насекомое. Дома царила тяжелая атмосфера. Молчание отца повергло маму в сильнейшее горе, и призрак тети Корнелии стал появляться все чаще и чаще. Было слышно, как мама весь день бормочет имя сестры. Мама могла смотреть в какую-нибудь точку в воздухе или на потолке, а потом выяснялось, что она разговаривает с тетей Корнелией.
— Иди, дай я тебя поцелую, — говорила она иногда, а потом закрывала глаза и вытягивала губы, будто касаясь ими щеки мертвой женщины. — Ложись спать рядом со мной. Видишь, я сшила тебе красивую ночную рубашку. Тут вышивка, как тебе нравится. — И она поднимала легкую вещицу в конус света с пляшущими пылинками, пробивающийся сквозь оконные стекла.
Я подглядывала за матерью, когда она разговаривала с тетей или когда стояла у двери и кричала. Я боялась, что даже тогда она обращается к сестре и чувствует себя лучше, замечая, что на улице ее слушают соседки. Когда мама выходила и скрывалась за поворотом дороги, я следовала за ней, приседая, чтобы стать невидимой, а потом неожиданно догоняла и шла с ней рядом.