— Послушай моего совета, Мари, никогда не говори с этим человеком. Никогда, поняла? Ни ты, ни твои братья не должны к нему приближаться.
Правда, один раз со мной заговорил сам контрабандист.
— Эй, синьорина, — сказал он, четко выговаривая слова. — Ты просто вылитая бабушка.
Он смотрел на меня не мигая, так сильно сощурив глаза, что было трудно определить их цвет. Меня парализовало от ужаса. Что делать? Ответить? Кивнуть? Я повернулась к папе, который улыбался одной из своих фальшивых улыбок, которые всегда натягивал на лицо в таких случаях. Я была уверена: стоит ответить этому человеку, и он расплющит меня в лепешку, как людоед из сказок, я превращусь в невесомую субстанцию наподобие воздуха, испарюсь прямо под беспомощным взглядом отца. Однако, если не отвечать вовсе, дон Никола мог посчитать меня грубиянкой, понятия не имеющей о вежливости.
— Бабушка Антониетта или бабушка Ассунта? — пробормотала я и зажмурилась, ожидая худшего.
— Антониетта, конечно. От другой у тебя ни волоска.
Я испуганно открыла глаза, изумленная тем, что ни один из моих страхов не стал реальностью. Но все равно растерянность и тревога не проходили, ведь мне вовсе не хотелось говорить с этим человеком. Поэтому на улице я сорвалась на папе.
— Зачем ты берешь меня с собой, когда идешь за сигаретами? — спросила я у него дрожащим голосом, потому что мне хотелось плакать, пусть даже на самом деле я не проронила ни слезинки.
Отец остановился. Наклонился, взъерошил мне волосы, затем сказал:
— Чтобы избегать зла, Мари, надо сперва познакомиться с ним.
А теперь сын этого зла, порожденный его проклятием и несущий в себе его отравленное семя, сидел со мной за одной партой. После откровения учителя Каджано произошли сразу две вещи. Во-первых, никто в классе, даже Миммиу и Паскуале, теперь не смел издеваться над Микеле. В воображаемой иерархии прозвищ Бескровный далеко превзошел все остальные своими вызывающими силой и злобой. С того дня Микеле был для всех только Микеле, или в крайнем случае Стразиота. Больше никакого «жиртреста» или «жирдяя». Второе изменение касалось только меня, и в некотором смысле это было ужасно, потому что по ночам меня начали преследовать кошмары, в которых тело Микеле подвергалось жутким метаморфозам, теряло привычные очертания, превращалось в какое-то густое липкое вещество цвета крови и смолы, скатывалось в шар, из которого потом кусок за куском, жила за жилой вылеплялась отвратительная фигура его отца. Я просыпалась в поту, дрожа от ужаса, снова и снова убеждая себя, что надо как можно скорее попросить учителя посадить со мной рядом кого-нибудь другого. Я внимательно осматривалась по сторонам, чтобы убедиться: я действительно нахожусь дома, в спальне, которая раньше принадлежала Джузеппе, а потом стала и нашей с Винченцо тоже. Братья теперь спали вдвоем на одной кровати валетом.
Джузеппе был крепким, словно вырезанным из ствола оливкового дерева. Внешне он очень походил на отца: то же приятно гладкое, почти женское лицо, те же ясные глаза. Винченцо, напротив, всегда был сухим, как анчоус, долговязым и угловатым, с выпирающей грудной клеткой. Помню, в детстве мне было неприятно смотреть на длинный ряд позвонков под его мокрой от пота рубашкой. Его худые ноги тоже не давали мне покоя: второй и третий пальцы были одинаковой длины, тонкие-тонкие и очень темные — кожа у Винченцо была оливкового цвета, как и у меня. Позже я поняла, что меня больше раздражала не его внешность, а он сам — как личность, как брат, как мальчик, а затем подросток, который считал себя умнее других. Умнее меня, умнее Джузеппе, который был старше на два года, а иногда даже умнее папы.
Меня раздражало, как он сидит по утрам на кровати, расставив ноги и засунув руки в трусы. Я притворялась спящей, но он, по-моему, прекрасно знал, что я не сплю, и специально смущал меня, нарочно трогал себя там, внизу, словно хотел заявить сперва мне, а потом и остальным женщинам: «Я Винченцо Де Сантис, сын Антонио Де Сантиса, и даже если я мечтаю однажды разбить отцу лицо, ты все равно не забывай: я тоже мужик, я вообще мужик побольше всех прочих».
Только в те ночи, когда я в ужасе просыпалась от кошмаров о Микеле Стразиоте, я была счастлива оказаться рядом с братьями. Их спокойное сонное дыхание успокаивало меня. Я садилась и брала в руки подушку. Смотрела на их спящие лица, на разную манеру братьев предаваться сну. Джузеппе всегда лежал на боку, свернувшись калачиком, его голова часто упиралась прямо в ноги Винченцо, который спал на спине, а руки иногда скрещивал на животе, словно растянулся в гробу; даже страшно становилось от такого зрелища, такой он был тощий и длинный. «Вот, — думала я, — Винченцо самой смерти хочет бросить вызов. Он всегда готов, поэтому, когда она придет за ним, эта синьора с косой, он плюнет ей в лицо и велит погулять пока, потому что у него еще полно дел».