— Мы с Марией пойдем, — сказала вдруг мама. — Сходим на кладбище.
— Да-да, — рассеянно кивнул папа, в очередной раз перечитывая свидетельство о регистрации судна «Малакарне».
Ветер значительно усилился. Это был один из тех дней, когда дул мистраль, а небо было ясным и ярким. Деревья на кладбище сбросили листву, остались только черные кости и горсти иголок, осыпающиеся на стены и живые изгороди. Лишь кипарисы горделиво возвышались во всей красе. Хотя стоял полдень, траву все еще покрывала роса. Смотритель, как обычно, приветственно кивнул нам; какие-то женщины неподалеку меняли воду в вазах и протирали надгробья платочками. Привычная картина, в точности как раньше, хотя теперь я воспринимала ее совершенно по-другому. Мы остановились перед могилой Винченцо. Мама, как всегда, поцеловала фото, протерла его, поставила свежие цветы.
— Если у нас что-то забирают слишком рано, оно дольше остается в памяти. Иногда навечно, — сказала она нам обеим, особенно мне, потом взяла меня за руку, и мы замерли рядом, мать и дочь, глядя на могилу Винченцо. — Не стоит плакать о том, что мы потеряли, Мария; надо радоваться тому, что мы имели.
Я хотела верить, что Микеле попрощался со мной не навсегда, а лишь дал понять, что пришло время мне пожить немного своей жизнью, а ему — своей. А потом мы снова встретимся, став сильнее и накопив целую гору историй, которые будем рассказывать друг другу. Но, может, он и вправду навсегда ушел от меня. Его лицо останется только в альбоме со старыми фотографиями, с которых я время от времени буду смахивать пыль и плакать, как бабушка Ассунта. И все же я знала: однажды я расскажу Микеле, чтó увидела по другую сторону моря, плывя на борту «Малакарне», пока Антонио Де Сантис стоял на носу и внимательно изучал горизонт.