Я поворачивалась на другой бок, лицом к облупленной стене, и снова засыпала.
3
Однажды утром я набралась смелости и прогуляла школу. Я хотела пойти к Бескровным, да, прямо к ним домой, и увидеть собственными глазами, как они живут. Принимает ли Никола дьявольский облик, пока другие люди его не видят? Умеет ли он плеваться огнем или совершать еще какие-нибудь злые чудеса? Дела с кошмарами обстояли все хуже. Я не могла спать, просыпалась в поту, дрожа всем телом, и даже вид братьев больше не успокаивал. Я вставала и бродила по дому, скользила вдоль стен, стараясь, чтобы не скрипнула половица или дверь. Вскоре у меня под глазами залегли глубокие тени, из-за чего лицо стало казаться еще более худым, а уши, которые всегда были большими, оттопырились еще сильнее. Мама с бабушкой очень волновались.
— Наверное, у нее какая-то тяжелая болезнь, — тихо шептала бабушка. — Девочка ест, аппетит не пропал. Но похожа она на фарфоровую куклу. Совсем бледная.
И поэтому, не спрашивая у папы разрешения, они решили обратиться к опытному врачу, а не к семейному, который, по словам матери, не смог бы отличить простуду от туберкулеза. Они отвели меня к доктору Коломбо, педиатру, известному всему району и очень дорогому. За визит платила бабушка, иначе бы папа ужасно разозлился.
Врач тщательно осмотрел меня и заявил, что все в порядке. Он прослушал мне живот и грудь, взглянул на язык и белки глаз. Он много говорил и ни разу не запнулся, не плевался, как некоторые старики в нашем районе, не чесал голову. Отработал сполна весь гонорар в три тысячи лир. Да так хорошо, что мама и особенно бабушка извелись от желания поговорить с ним, поделиться своими версиями происходящего, рассказать, как уже несколько дней глаз не смыкают, пытаясь понять, что со мной творится. Но доктор не дал им и рта раскрыть, утопив в потоке слов, в основном непонятных, и пришел к выводу, что я слишком быстро развиваюсь для своих семи лет: кости растут, и это требует от организма много энергии. Порекомендовал есть конину и печень, чтобы укрепить здоровье.
Он попрощался с довольным видом, а мама и бабушка, наоборот, впали в оцепенение, возможно ошеломленные потоком невнятицы, и размышляли над болтовней доктора всю дорогу. Мы медленно шли по виа Спарано, роскошной улице Бари, по направлению к дому.
Если бы кто-то в первый раз прошел эти пятьдесят шагов, то они, скорее всего, показались бы ему ерундовым расстоянием, но на самом деле оно было больше океана. Эти пятьдесят шагов разделяли белое и черное, хорошее и плохое, так много всего, что — мне это поведал папа, когда я была еще малышкой, — даже американские солдаты во время Второй мировой войны сообразили написать на стене у площади Федерико ди Севилья такое предупреждение: «Out of bounds — Off limits — From 18:00 hrs to 6:00 hrs»[7], потому что голодные обитатели старого Бари под покровом тьмы не гнушались украсть у солдат несколько долларов.
— Не забывай, Мари, — сказал мне папа в тот день, водя пальцем по надписи на стене, — вечером тут закрыто для всех, и для маленьких, и для больших.
— Папа, — возразила я, — но ведь война закончилась.
— Как же, закончилась… Не завидую тем, кто, как и ты, Мари, в это верит. Война здесь никогда не заканчивается.
Уже подходя к дому, мы встретили тетушку Анджелину: она ждала нас в дверях, чтобы переброситься парой слов с бабушкой Антониеттой и моей мамой.
— Ну и чего там, у дохтура? — спросила тетушка с опаской.
Подражая ученой речи врача, мама с бабушкой принялись степенно рассказывать ей, как обстоят дела с плотью и кровью. Потом повторили ту же историю для тетушки Наннины с длинным лошадиным лицом и для других соседок, которые ждали нас у дверей нашего дома и шушукались. По правде говоря, реальное состояние моего здоровья было новостью весьма незначительной в сравнении с теми домыслами и фантастическими историями, которыми обменивались тетушки, покачивая головами.
— Кто учится, у того и ум ловкий, и руки, — сказала жена Пинуччо Церквосранца.
— Бедные мы, невежественные. Эти врачи могут вертеть нас, как омлет на сковородке, потому как мы ничего не понимаем, — отозвалась тетушка Наннина.