Что касается Виктории Гусман, то она без колебаний заявила: ни она сама, ни ее дочь не знали, что Сантьяго Насара караулят, чтобы убить. Но годы шли, и со временем она признала, что обеим им все было известно, уже когда он зашел на кухню выпить кофе. Чуть позже пяти им рассказала об этом женщина, просившая Христа ради молока, она же указала им причину и место, где его поджидали. "Я не предупредила его,- думала, мол, болтают спьяну",- сказала Виктория Гусман мне. Однако Дивина Флор созналась мне, придя потом, когда ее мать уже умерла, что та ничего не сказала Сантьяго Насару, поскольку в глубине души хотела, чтобы его убили. Она же, Дивина Флор, не предупредила потому, что была тогда запуганной девчонкой, сама за себя не в ответе, к тому же струхнула порядком, когда он вцепился ей в запястье ледяной и будто каменной рукой, точь-в-точь как у покойника.
Сантьяго Насар широким шагом прошел в полумраке по дому, подстегиваемый ликующим ревом епископского парохода. Дивина Флор забежала вперед открыть ему дверь, стараясь не наткнуться в столовой на клетки со спящими птицами, скользя меж плетеной мебелью и висящими в зале горшками с папоротниками, но когда она отодвинула засов на двери, ей не удалось ускользнуть от руки плотоядного ястреба. "Безо всякого - схватил за грудь,- сказала мне Дивина Флор.- Бывало, увидит - вокруг никого, и прижмет в углу, но в тот раз я даже не испугалась, как обычно, а только чувствую, сейчас заплачу, и все тут". Она отступила в сторону, давая ему выйти, и в приоткрытую дверь увидела цветущие миндальные деревья на площади, заснеженные блеском зари. Однако разглядеть что-нибудь еще у нее не хватило мужества. "Тут в самый раз оборвался пароходный гудок, и заголосили петухи,- сказала она мне.- Они так галдели, не верилось, что их столько в городе, я решила, они приплыли с епископом на пароходе". Единственное, что она смогла сделать для мужчины, которому не суждено было принадлежать ей, это - вопреки распоряжению Пласиды Линеро - не заложить засов, чтобы в случае чего он мог войти в эту дверь. Кто-то, оставшийся неизвестным, сунул под дверь записку в конверте, предупреждая Сантьяго Насара о том, что его караулят и хотят убить, раскрывая место, причину и другие важные подробности готовящегося дела. Записка уже лежала на полу, когда Сантьяго Насар выходил из дому, но он ее не увидел, не увидела ее и Дивина Флор, не увидел никто, и обнаружили ее лишь много позже, когда преступление уже свершилось.
Пробило шесть, фонари на улицах еще горели. На миндальных деревьях и некоторых балконах еще виднелись разноцветные свадебные гирлянды, и можно было подумать, что их повесили только что- в честь епископа. Но площадь, замощенная плиткой до самой паперти, где соорудили помост для музыкантов, выглядела свалкой опорожненных бутылок, объедков и мусора - следов выставленного городу угощенья. Когда Сантьяго Насар вышел из дому, несколько человек бежали к порту, подгоняемые ревом пароходного гудка.
На площади была открыта только молочная лавка, приютившаяся сбоку у церкви, там-то двое мужчин и караулили Сантьяго Насара, чтобы убить. Клотильде Армента, хозяйка молочной, первой увидела его в сиянии зари, и ей почудилось, будто на нем одежда из алюминия. "Уже тогда - ровно призрак",сказала она мне. Два человека, которые собирались его убить, спали сидя на стульях и зажав меж колен завернутые в газеты ножи, и Клотильде Армента затаила дыхание, боясь разбудить их.
Это были близнецы Педро и Пабло Викарио. Им было двадцать четыре года, и они так походили друг на друга, что не различить. "На вид угрюмые, но нрава доброго",- говорилось в деле. Я, знавший их со школьной скамьи, написал бы то же самое. Они даже не успели снять шерстяных свадебных костюмов, слишком плотных и парадных для наших карибских мест, и вид у них был опустошенный и измученный после долгих часов пьянки, но побриться они не забыли. Хотя с кануна свадебного гулянья все три дня они пили не переставая, пьяными в то утро не были, только ходили как во сне. После почти трехчасового ожидания в лавке у Клотильде Арменты они соснули совсем немного, перед рассветом, когда дохнул предутренний ветер,- заснули первый раз с пятницы. И встрепенулись с первым криком пароходного гудка, но окончательно пробудил их инстинкт, когда оба почувствовали, что Сантьяго Насар вышел из дому. Тогда они вцепились в газетные свертки, а Педро Викарио приподнялся.
- Ради Господа,- прошептала Клотильде Армента.- Погодите хотя бы из уважения к епископу.
"Меня как Святой Дух надоумил",- часто повторяла она потом. И вправду, мысль пришла ей в голову случайно, но действие возымела мгновенное. Близнецы Викарио вняли ей, и тот, что уже было поднялся, сел на место. Оба проследили взглядом за Сантьяго Насаром, который шел через площадь. "Они смотрели на него пожалуй что с жалостью",- говорила Клотильде Армента. В тот самый момент по площади беспорядочной стайкой пробегали ученицы монастырской школы в одинаковых сиротских формах. Пласида Линеро была права: епископ не сошел с парохода. В порту было полно народу, не говоря уж о городских властях и школьниках, повсюду, куда ни глянь, виднелись корзины с откормленными петухами, которых принесли в подарок епископу, поскольку суп из петушиных гребешков был его любимым блюдом. На грузовой причал натащили столько дров, что пароходу пришлось бы грузиться часа два, не меньше. Но пароход не остановился. Он показался из-за поворота реки, пыхтя, как дракон, и тотчас же оркестр заиграл гимн в честь епископа, а петухи в корзинах заорали так, что переполошили всех петухов в городке.
В те времена легендарные колесные пароходы, ходившие на дровах, исчезали; на немногих, уцелевших, уже не было ни пианолы, ни кают для свадебного путешествия, и плавать против течения они едва отваживались. Но этот был новенький, не с одной, а с двумя трубами, на которых был нарисован флаг, а колесо с деревянными лопастями на корме сообщало ему скорость морского судна. На верхней палубе рядом с капитанской каютой находился епископ в белой сутане со своей свитой из испанцев. "Погода была великолепная",сказала моя сестра Маргот. По ее словам было так: проходя мимо порта, пароход свистнул, выбросил тугую струю пара и обдал им тех, кто стоял на самом берегу. Мечта возникла и улетучилась: епископ чертил крестное знамение в воздухе - в сторону собравшейся на молу толпы, чертил заученно, без зла и без вдохновенья, до тех пор пока пароход не пропал из виду, и в порту остался один петушиный переполох.