Имени следователя нет ни на одной из страниц, однако совершенно очевидно, что этого человека сжигала литературная лихорадка. Без сомнения, он читал испанских классиков и некоторых античных и хорошо знал Ницше, модного в те времена среди судейских чиновников. Замечания на полях — не только из-за цвета — казалось, были написаны кровью. Загадка, которую подбросила следователю судьба, привела его в такое замешательство, что он позволил себе множество лирических отступлений, явно противоречащих необходимой точности его занятия. И кроме того, ему показалось незаконным, что жизнь подстроила такое количество запретных для литературы случайностей, чтобы беспрепятственно могла приключиться смерть, о которой столько людей было оповещено.
Однако по завершении усердных трудов его более всего встревожило, что он не нашел ни малейшего — даже самого недостоверного — свидетельства того, что Сантьяго Насар действительно был виновником причиненного зла. Подружки Анхелы Викарио, ее сообщницы по обману, долго потом рассказывали, что она поделилась с ними секретом еще до свадьбы, однако имени им не назвала. В материалах дела содержится их заявление: «Чудо она нам открыла, а чудотворца — нет». Сама же Анхела Викарио стояла на своем. Когда следователь спросил ее в своей уклончивой манере, знает ли она, кто такой покойный Сантьяго Насар, она бесстрастно ответила:
— Виновник.
Именно так и записано, однако никаких уточнений относительно того, как и где он лишил ее чести, не дается. Во время суда, который длился всего три дня, особое внимание обращалось на слабость обвинения. Следователь был настолько сбит с толку отсутствием улик против Сантьяго Насара, что временами выказывал явное разочарование, поскольку проделанная им большая работа сводилась на нет. На листе 416 он собственноручно красными аптекарскими чернилами написал на полях: «Дайте мне предрассудок, и я переверну мир». Под этим перефразированным изречением, свидетельствующем об унынии, он теми же самыми кровавыми чернилами довольно удачно нарисовал пронзенное стрелой сердце. В его глазах, как и в глазах ближайших друзей Сантьяго Насара, поведение того в последние часы решительно доказывает его невиновность.
В утро своей смерти Сантьяго Насар и в самом деле ни на минуту не встревожился, хотя прекрасно знал, какой ценой пришлось бы расплачиваться за оскорбление, которое вменили ему в вину. Он сознавал, в каком ханжеском мире живет, и должен был понимать, что простодушные близнецы не способны снести такой обиды. Никто как следует не знал Байардо Сан Романа, но Сантьяго Насар знал его достаточно, чтобы видеть: за светским лоском скрывается человек, подверженный не меньше любого другого предрассудкам, которые впитал с молоком матери. А следовательно, его сознательная беззаботность в то утро была самоубийственной. Кроме того, узнав в последний момент, что братья Викарио поджидают его, собираясь убить, он не ударился в панику, о чем уже не раз говорилось, но скорее растерялся, как растерялся бы невиновный человек.
У меня лично создалось впечатление, что он умер, не осознав, за что умирает. После того как он пообещал моей сестре Маргот прийти к нам завтракать, Кристо Бедойя под руку повел его вдоль берега, и оба выглядели столь далекими от происходящего, что ввели всех в заблуждение. «Они шли такие довольные, — сказал мне Меме Лоаиса, — и я возблагодарил Господа, решив, что все уладилось». Разумеется, не все любили Сантьяго Насара. Поло Карильо, хозяин местной электростанции, считал, что Сантьяго Насар был так спокоен не оттого, что невиновен, а оттого, что циничен. «Думал, его не тронут, думал, деньги его защищают», — сказал он мне. Фауста Лопес, его жена, пояснила: «Они все такие, эти турки». Индалесио Пардо зашел в лавку Клотильде Арменты, и там близнецы сказали ему, что, как только епископ уедет, они убьют Сантьяго Насара. Как многие и многие, он подумал, что все это болтовня с недосыпа да перепоя, но Клотильде Армента убедила его, что это правда, и попросила найти Сантьяго Насара и предостеречь.