— Кто это — Вохмянцев? — тихонько осведомился Косяченко у Анны.
— Председатель райпотребсоюза, — так же тихо пояснила она. — Телевизоров не хватает…
— Комбинатор ваш Вохмянцев, вот что! — не унималась старуха. — Хочу спросить вас, товарищ Косяченко… — продолжала бушевать старуха. Фамилия Косяченко называлась в течение собрания неоднократно, она не могла не слышать и, как показалось Анне, больше из озорства произносила не Косяченко, а Косяченко. — Вот хочу спросить, товарищ Косяченко, кто он вам — сват али брат али телевизер справил вам из-под прилавка?
Федосья Абрамовна сочла нужным вмешаться.
— Мы вас, Агафья Филипповна, в лавочную комиссию введем, — решительно сказала она. — В следующий раз сами все о телевизорах объясните.
В зале засмеялись.
Старуха только ладошкой махнула.
— Да ты что, мать моя, мне недосуг…
Смутилась и замолчала.
Федосья Абрамовна предоставила слово Гончаровой.
Анна уверенно подошла к трибуне. Она привыкла выступать, всегда находила что сказать, нашла и на этот раз, но сейчас — она чувствовала это — ей надо было преодолеть в себе какую-то связанность, она сама не понимала, откуда вдруг возникло в ней это ощущение.
— Ну, товарищи, — начала она с шутки, — если Агафья Филипповна не хочет больше жить без телевизора, значит, не так уж все у нас плохо…
Анна не знала старухи, не успела навести о ней никаких справок, но в ней выработалось уменье ничего не упускать из поля зрения, она слышала, как назвала старуху Федосья Абрамовна, запомнила ее имя, и первая же фраза помогла возникнуть ощущению близости между Анной и слушателями.
Как бы походя Анна ответила на многие тревожившие людей вопросы — о дороге, о яслях, — давая попять, что нет смысла отвлекать гостя такими незначительными, в сущности, делами Ей важно было перебросить между избирателями и Косяченко мостик, по которому ему легко будет подойти к людям, и она сделала это, внимание людей перенеслось от частностей к общему, Анна вовремя остановилась, а догадливая Федосья Абрамовна тут же предоставила слово Косяченко.
Нет, такой уверенностью в себе ей никогда не владеть!
Вот он поднялся, вот пошел, вот стал на трибуне. Вроде бы потоптался на ней, уминая ее поудобнее Анна поднялась, налила в стакан воды, поставила перед Косяченко, она искренне хотела, чтобы он выступил возможно удачнее…
Косяченко ничем не ответил на ее любезность, сделал вид, что ничего не заметил, но Анна отлично понимала, что он и заметил, и оценил ее внимание.
Он заговорил о больших государственных задачах, поставленных перед советским народом, выразил надежду, что задачи эти будут решены. Сослался на решения партии и правительства и было очевидно, что он не только не один раз прочел их и перечел, но и хорошо продумал. Потом он перешел к положению дел в области и тоже обнаружил хорошее знакомство со всеми проблемами. Он правильно нацеливал внимание людей на все то, что надо делать в первую очередь. Он без паники, с достоинством перечислил упущения обкома в руководстве сельским хозяйством. Не забыл упомянуть даже о телевизорах. Он, конечно, ничего не мог сказать о Вохмянцеве и не знал, куда деваются телевизоры, получаемые Сурожским райпотребсоюзом, но помнил данные о выпуске телевизоров по всей стране и привел цифры, доказывающие, как год от году увеличивается завоз телевизоров в Пронскую область.
Анна смотрела на розовую складку на его шее и упорно думала, чем же Косяченко стал ей несимпатичен? Никогда он не причинял Анне неприятностей, наоборот, всегда похлопывал ее по плечу. В переносном смысле, конечно, как-никак она была женщиной. Он вообще никому не причинял неприятностей. Но, с другой стороны, никто не мог быть ему особенно благодарен. Никого он в беде не поддерживал, никогда и ничем не рисковал… Он умел подносить подарки: даст конфетку с таким видом, точно подарил «Волгу». Такое у него было чувство собственного превосходства!
В общем, Косяченко выступил хорошо. Все, что он говорил, было правильно, разумно и понятно. Ему аплодировали энергично и дружелюбно. Чего же еще с него требовать!
После собрания Косяченко и Анна обошли хозяйство, Георгий Денисович бросил в адрес совхоза несколько критических замечаний, но сделал их на ходу, между прочим, не захотел портить праздничный день, затем они пообедали в общей столовой, у всех на виду, пригласив за столик, к себе Лукина, приветливо распрощались и с сознанием выполненного долга покинули Светловский совхоз и тронулись в обратный путь.
LVIII
Смеркалось. Густая дрожащая тень бежала впереди машины, то удлиняясь и уносясь в бесконечность, то бросаясь под самые колеса Ветлы по обочинам становились все крупнее и крупнее.
Лукин сосредоточенно смотрел вперед. На дороге чернели выбоины. Он ловко их объезжал, не сбавляя скорости, и загодя зажег фары.
— С машины хорошо на зайцев охотиться, — лениво заметил Косяченко. — Заяц бежит в луче и никогда не свернет в сторону.
Анна посмотрела через стекло, одни ветлы выплывали из мрака в свете дрожащего луча.
— А вы часто так охотились?
— Нет, — сказал Косяченко. — Но я слышал.
Он был в благодушном настроении, ему хотелось сказать Анне что-нибудь доброе, она хорошо провела собрание.
— Ксенофонтов все-таки слаб, — сказал он. — Ему далеко до вас.
Косяченко хотел этим сказать, что он выделяет Анну из всех работников района, что поддержка ей с его стороны обеспечена.
— Ну, почему же! — возразила Анна. — Он еще не освоился, но из него получится сильный работник.
Косяченко достал коробку с папиросами.
— Вы разве курите? — удивилась Анна.
— Редко. Только когда уж очень хорошее настроение, — объяснил он. — Говорят, никотин один из возбудителей рака. — Он закурил. — Сегодня вот хочется… — Косяченко протянул Анне коробку с папиросами. — Закуривайте.
— Что вы! — Анна засмеялась. — Муж меня из дома выгонит…
Дорога свернула в редкий лесок, чахлые елки разбежались по сторонам, снежная пелена и небо сливались где-то за ними, все располагало к дреме.
Но Косяченко не хотел спать.
— Надо почаще вызывать в райком председателей колхозов, — сказал он, попыхивая папироской. — Обмен опытом. Собирайте лучших людей, пусть делятся друг с другом…
Он принялся давать советы. Не слишком оригинальные, но опять-таки правильные. Анна еще раз убедилась, что он внимательно изучил материалы январского Пленума. Сам или не сам, но он извлек из них много практических рекомендаций, полезных для области.
Анне почему-то не хотелось отвечать. Она не считала себя умней Косяченко, но она уже и читала, и слышала все, что он говорил. Из вежливости она только кивала головой.
Должно быть, Косяченко убаюкал самого себя, он говорил все медленнее, все отрывистее, наконец смолк совсем. Однако он не спал, даже не дремал. Он сидел с раскрытыми глазами. Просто выговорился. Лицо его выражало полное удовлетворение жизнью.
«Должно быть, у него вся жизнь, — с раздражением подумала Анна, — и в самом деле текла без сучка без задоринки. Таких людей любят в отделах кадров, их на всякую работу примут и в любую экспедицию пошлют, придраться не к чему! Только сами-то они не во всякую экспедицию едут».
А «газик» катил и катил вперед. Лесок кончился, машина снова выехала на открытое место.
— Скажите, Георгий Денисович, — вдруг спросила Анна. — А вы не боитесь, что вас не выберут?
— Что? — Косяченко не спал, но он точно очнулся. — Я вас не понимаю.
— Ну, забаллотируют, — объяснила она. — Вдруг избиратели не проголосуют за вас. Чем-то вы вдруг не понравились, и вас вычеркнут…
Молчание длилось секунду, и вдруг Косяченко захохотал так искренне, так заливисто, что оглянулся даже невозмутимый Лукин.