— Да вы что? Всерьез? — воскликнул Косяченко. — Не смешите! Да разве наш народ способен проголосовать против Советской власти?
Косяченко искренне был убежден, что он и Советская власть одно и то же!
— Подождите, Георгий Денисович, — попыталась объясниться Анна. — Вы извините, но, с точки зрения рабочих совхоза, вы ведь не выполняете депутатских обязанностей. За два года даже ни разу не побывали у них.
— Ну и что? — перебил ее Косяченко. — Зато вы бывали. Разве это не одно и то же?
— Но вы-то не оправдали их доверия…
— То есть как? — К счастью Анны, Косяченко не принял ее слова всерьез, он решил, что она затеяла разговор в шутку. — Я руковожу областью. И, как видите, меня не снимают. Выходит, оправдываю доверие?
Анна никак не могла выразить свою мысль.
— В общем и целом это так. Но ведь людям из совхоза нужны ясли и нужен мост, и не вообще ясли, а во втором отделении, и не вообще мост, а через Серебрянку.
Косяченко улыбнулся.
— Вот вы и стройте…
Нет, он не хотел ее понять, люди в совхозе для него ничто, все люди для него на одно лицо, и, увы, он тоже для них ничто, не столько Георгий Денисович Косяченко, сколько абстрактный символ Советской власти.
«Да, — подумала Анна, — этот и обанкротится, а в отставку не подаст. Будет всюду ходить и доказывать, что и гром был, и град, что сам черт ему помешал! Самодовольство в нем разрослось как опухоль, его не истребить никакими лекарствами».
— Я не согласна с вами, Георгий Денисович, — не сдержавшись, резко сказала Анна. — По-моему, каждый коммунист должен приносить обществу какую-то конкретную пользу.
Кажется, только в этот момент Косяченко понял, что Анна не шутит, что ее терзают какие-то сомнения, может быть, даже пожалела о своих необдуманных словах — уважения Гончаровой он терять не хотел.
— Вы правы. Анна Андреевна, я пошутил, — сказал Косяченко. — Как депутат я, конечно, был не на высоте. Но ведь не разорвешься! Сами знаете, как мы все загружены. С вашей помощью на этот раз постараюсь не осрамиться.
Косяченко был неглуп, по тону Анны он догадался, что только прямой, серьезный разговор способен вернуть ему ее уважение, и он охотно это сделал — признание вины без свидетелей не могло умалить его авторитет.
Но Анна ему не поверила. «Газик» мчался вперед, приближался к Сурожу. Больше они не разговаривали. В Суроже Косяченко сошел на минуту, забежал в райком. Анна из вежливости ждала его у машины.
Обычно Лукин не вмешивался в разговоры, которые ему приходилось слышать. Но тут он не выдержал.
— Эх, Анна Андреевна! — неожиданно произнес он. — Осуждаю я вас…
Анна знала, что Лукин ее осуждает. Она не разрешила райисполкому выделить Лукину покос для коровы. Впрочем, как и другим частным владельцам. С этого времени Лукин недолюбливал Анну. Но на этот раз, оказывается, Лукин осуждал Анну из других соображений.
— Неправильно вы разговаривали, — вырвалось у него. — Такие начальники, как Косяченко, не любят таких разговоров, будет он теперь вам ставить палки в колеса, увидите!
LIX
Проводить Косяченко вышли и Ксенофонтов, и Жуков, оказавшийся в кабинете у Ксенофонтова. Подошла «Волга», на которой Косяченко прибыл из Пронска Минут пять он прощался, взявшись за ручку дверцы, давал последние наставления. Потом пожал руки Анне, Ксенофонтову, Жукову. Красные огоньки мигнули на повороте и исчезли в ночи.
— Как, удачно? — поинтересовался Ксенофонтов, имея в виду поездку Анны в совхоз.
— Да, все в порядке, — подтвердила она. — Все, в общем, в порядке.
— По домам? — спросил Жуков.
— Да, конечно, — согласилась Анна. — Можно отдыхать.
Она попрощалась со своими собеседниками и неторопливо пошла домой.
У Анны был свой ключ, но дверь оказалась запертой изнутри на щеколду; вечером свекровь или Ниночка, по примеру бабушки, обязательно запирали дверь на щеколду.
Анна позвонила.
За дверью послышался легкий шорох.
— Это ты, мамочка?
— Я, доченька…
Все-таки от детей исходило удивительное, ни с чем не сравнимое тепло!
Было еще не очень поздно. Ниночка читала, на диване лежала ее книжка, Коля мастерил на полу какой-то ящик. Дети подошли к матери, приласкались к ней, она редко бывала по вечерам дома.
На кухне еле слышно возилась свекровь, она не вышла навстречу Анне. В последнее время она старалась поменьше попадаться невестке на глаза.
— Папа дома?
— Нет…
Чем ниже опускался Алексей, тем неприметнее пыталась сделаться Надежда Никоновна. Громоздкая, широкоплечая женщина, она точно съежилась, стала молчаливой, сговорчивой старухой. Она потеряла уверенность в сыне и раньше Анны учуяла зыбкость его положения.
Старуха не могла не понимать: при таком муже Анна была еще хорошей женой. Хорошей жене полагалось терпеть плохого мужа, и Анна терпела, самые ревностные блюстительницы домостроевских правил не смогли бы к ней придраться. Но Анна к тому же была еще начальством, и немалым начальством. Многих таких, как Алексей, она могла лишить работы и даже отдать под суд. Это Надежда Никоновна тоже понимала. Крушение Алексея означало бы и ее крушение: ей некуда было деться и трудно было бы найти себе кусок хлеба. Анну она недолюбливала, первое время только что терпела, но теперь Анна стала оплотом дома. Приходилось смотреть из-под ее рук. Старуха это и делала Какая уж теперь Анна невестка. Теперь Анна — начальство. Надежда Никоновна больше не осмеливалась делать ей замечания, все более превращаясь в безответную домашнюю бабку.
— Ужинать-то будете? — спросила она из кухни.
Анна весело поглядела на детей.
— Как, ребята?
— Будем, будем, — деловито произнес Коля.
— Будем! — крикнула Анна. — Накрывай, Ниночка, на стол!
В это время в дверь застучали. Ручка звонка торчала на виду, но кто-то стучал настойчиво и бесцеремонно.
Ниночка встрепенулась.
— Я открою, мамочка!
Но стук этот чем-то не понравился Анне.
— Я сама.
Она подошла к окну, отдернула занавеску, выглянула на улицу.
На крыльце стояли трое… Все сразу стало понятно. Опять приволокли Алексея. Двое спутников поддерживали его под руки, а один из них молотил кулаком в дверь.
Анна вышла в сени, подошла к двери.
— Кто там?
— Принимайте!
— А кто там?
— Да Алексей Ильич… Принимайте!
Сколько стояла она у двери… Минуту? Самые ответственные решения принимаются иногда и за меньший срок. Ей было не по пути ни с Косяченко, ни с Волковым, ни с Бахрушиным. Все они по-разному, но уводили ее с пути, с которого она не сойдет.
Анна приоткрыла дверь, вышла на порог и тут же загородила дверь спиной.
— Принимай, хозяйка…
— Он больше здесь не живет, — твердо сказала Анна.
Только она сама и заметила, как всхлипнула и проглотила подкативший к горлу комок.
Второй спутник Алексея вдруг узнал Анну.
— Товарищ Гончарова, это ж, извиняюсь, ваш супруг. Вот, доставили…
Спутники Алексея тоже нетрезвы, но еще не утратили соображения.
— Ведите его туда, откуда привели, — сказала Анна, стараясь говорить как можно спокойнее. — Здесь ему больше делать нечего, и не приводите его сюда.
Она вернулась в сени и резко захлопнула за собой дверь. Нарочно громко щелкнула щеколдой. В дверь заколотили было и притихли. Она слышала, как топтались на крыльце, потом кто-то крикнул, вздохнул, что-то сказал, потом наступило молчание, и Анна услышала, как собутыльники сводят Алексея с крыльца.
Всё. Ушли.
Анна вернулась в дом. Ниночка накрыла на стол, свекровь подала ужин. Анна поужинала с детьми, почитала им, уложила. Потом, одетая, прилегла на диван. Она считала себя правой. Давно пора.
Она не знала, сколько прошло времени, когда снова раздался стук.
На этот раз стучали решительнее. Уже не руки, ноги пошли в ход.