Хочу упомянуть Ефима Тимофеевича Горбенко, который на протяжении 28 лет моей работы занимал должность заместителя главврача или начмеда. На каждой пятиминутке после отчета заведующих отделениями он брал слово и делал нам замечания. Надо сказать, что мы уважали друг друга, но при разборе историй болезней он был со мной особенно беспощаден. Мне запомнилась его дежурная фраза: «А доктор Вайсман придумал новый диагноз». К примеру, он придирался к моему диагнозу «дископатия». Чтобы отбиться от его нападок, я открывал номенклатурный справочник, где среди прочих фигурировал и этот диагноз. Ефим Тимофеевич был крещеным евреем и, вместе со мной и заведующим детским отделением доктором Кацем, составлял национальное меньшинство.
Я общался со всеми 30-ю врачами, приглашая их по необходимости на консультации. Но чаще приходилось консультировать мне, особенно хирургическое отделение и скорую помощь, которые по обыкновению поднимали меня среди ночи. Заведующий хирургическим отделением Куралесин шутливо называл меня «молдавским профессором».
Прием больных, 70-е годы
Неудавшаяся поездка на специализацию по нейрохирургии
В 1973 году у меня появилась возможность поехать в Москву на усовершенствование в институт неврологии и нейрохирургии. В это время началась война между Израилем и арабскими государствами. Меня поселили в общежитие рядом с проспектом Калинина, который манил по вечерам рекламами магазинов и ресторанов. Ко мне в гости приехал сын (от первого брака) из Кишинева, и я стал пропускать занятия. Мы гуляли по Москве, и о том, чтобы осилить нейрохирургию, не было и речи, так как я не планировал стать оперирующим врачом, а просто хотел обогатиться новыми знаниями, полезными в моей работе. Однажды меня вызвал заведующий курсами усовершенствования и, строго посмотрев, спросил: «Где вы бываете, и почему вас нет в институте?» Я честно объяснил ему ситуацию. Он снял очки и спросил: «Вы что не знаете политическую обстановку? Я отвечаю за каждого студента, и вы должны быть в институте. Я не желаю за вас отвечать, и вы будете отчислены». Я даже обрадовался, так как не видел себя нейрохирургом. Таким образом, война Израиля с Египтом помогла мне улизнуть от нежеланной профессии.
Последняя специализация была в начале 80-х годов, когда я в очередной раз взял горящую путевку, на этот раз в Минск, в центральный институт усовершенствования врачей. Я жил, как всегда, в общежитии и в очередной раз был назначен старостой. На курсе были врачи со всех концов СССР, в том числе две миловидные женщины с Северного Кавказа. Одну из них звали Земфира. Когда я последним вошел в класс, где проводились выборы старосты и почувствовал в дверях сквозняк, то по-хозяйски закрыл за собой дверь. Нас было три кандидата, и после голосования оказалось, что выбрали меня. Я спросил, почему именно я. Встала одна из врачей и сказала: «Сразу видно, что вы хозяйственный человек, так как вошли и закрыли за собой дверь».
Мы изучали неврологию и экспертизу нетрудоспособности у неврологических больных. Курс вел профессор Леонович, которая подарила всем врачам свою последнюю монографию. Замечу, что эта специализация помогла мне легко освоить дополнительную работу, предложенную главврачом района Сорочинским. Я начал проводить экспертизу неврологических больных на предмет их нетрудоспособности на ВТЭКе (врачебно-трудовой экспертной комиссии). Это был дополнительный заработок. Правда, проводилась эта комиссия по вечерам в Белой Калитве, и возвращаться мне приходилось не ранее 10 часов вечера. Заведовал ВТЭКом Эдуард Михайлович Бышевский, мой ближайший товарищ и друг.
Приятно вспомнить, что в Шолоховской медсанчасти помимо упомянутых главврачей мне довелось работать в довольно дружном и интересном коллективе медработников.
Вспоминаются врачи: Куралесин, Диденко, Гуреева, Тихонова, Чуланова, Гудова, Темный, Пятилокотов, Козьмина, Вершинина, супруги Воротниковы, Сорочинские, Черниковы, Кузменко и многие другие. Среди прочих была и доктор Пензурова, рентгенолог. Так как я приехал наниматься рентгенологом, то, увидев старый аппарат РУМ-4, сразу понял, почему доктор так быстро убегает домой. Она просто не хотела подвергать себя излишнему облучению. Единственной защитой от этого старого примитивного аппарата был просвинцованный передник. Доктор Пензурова была очень эрудирована, мы часто разговаривали на бытовые и литературные темы.