Есть еще милый рассказ о "Брате Хлеб с Водой":
Некогда жили некоторые братья-рыцари вашего Дома, столь ревностные в постах и самоистязаниях, что просто падали перед сарацинами из-за своей телесной слабости. Я слыхал, как рассказывали об одном из них, рыцаре очень благочестивом, но совершенно не доблестном, который свалился со своего коня при первом же ударе копья, получив его в стычке с язычниками. Один из его братьев посадил его вновь в седло, с великой опасностью для самого себя, и наш рыцарь бросился на сарацин, которые его снова выбили из седла. Тогда второй, два раза подняв его и спасши, сказал: "Сеньор Хлеб с Водой, отныне поберегитесь, ибо если вы еще свалитесь, поднимать вас буду не я!"
Наконец, - таинственная легенда о слепом всаднике, сидящем на белом коне и преследуемом своим двойником на совершенно такой же лошади, от которого он ускользает, "только перейдя воду". Витри пользуется ею в аллегорическом смысле, но из каких мифологических глубин она происходит?
Среди прочего, епископ Акры упоминает комического персонажа некоего фаблио - "Мэтра Корбо, взобравшегося на дерево" - единственно затем, дабы увещать: "Не доверяйтесь ни еретикам, ни льстецам, ни сарацинам, ни бедуинам; не водитесь с ними, не открываете им свои секреты, но всякую свою надежду обратите к Иисусу Христу".
Жак де Витри проповедовал на ясной латыни, понятной даже людям малограмотным, его слушатели разумели смысл без особого труда. Тамплиеры были достаточно образованны, особенно в XIII в. Впрочем, Витри и сам говорит об этом:
Пускай командоры ваших Домов имеют попечение над братьями, более преуспевшими в теологических школах, нежели просвещенными в мирских знаниях <...> ибо вы нуждаетесь в образованных и достаточно наставленных в Законе Божьем капелланах и их приорах.
Однако по статутам видно, что тамплиеры не придавали большого значения своим капелланам. Руководство Домом оставалось целиком в руках светских братьев.
Один из магистров ордена Храма - Роберт де Сабле, друг Ричарда Львиное Сердце - до того, как стать тамплиером, был поэтом, во всяком случае слагал стихи. По правде, его жалоба "Ныне воспеть..." пестрит общими местами, которые изобильно перетасовывали труверы, но вторая строфа действительно хороша:
Увы, сказал я в своем безрассудстве,
Мне вполне ведомо сие великое разочарование.
Но сердце мое охватила страсть
Быть легким и летучим.
Ах, Дама! Я раскаиваюсь,
Но истекает время, чтобы взывать о милосердии,
Тому, кто ждал, сколько мог.
Потому и заслужил я смерть.
Жан Ренар цитирует Сабле в своем "Романе о Розе" [420] , произведении, текст которого пересыпан песнями, их Жан примешивает к своему рассказу, то называя авторов, то лишь приводя несколько строк неизвестного поэта, поистине незабываемых:
Рено и его подруга скачут рядом,
Скачут всю ночь до светлого дня,
А мне уже не испытать радость любви к вам.
Гио де Провен, другой трубадур, ставший монахом, - на сей раз в Клюни, - немалую часть своего труда "Библия" посвящает ордену Храма, который он знал довольно близко. [421] Из его поэмы - длинной проповеди в стихах, рассказывающей о нравах клириков того времени, - становится ясно, что автор присутствовал при помазании на царство Генриха, сына императора Фридриха Барбароссы, в Майнце в 1181 г. Потом Гио в течение четырех месяцев был монахом в Клерво, затем сменил орден и обосновался в Клюни. Он сообщает, что совершил паломничество в Иерусалим и кое-что смыслит в навигации, описывает, как пользоваться компасом. "Библия" Гио де Провена начинается с довольно нелепого перечисления древних философов.
Таковы их главные имена:
Терад [Теофраст] был там, и Платон,
И Сенека, и Аристотель,
Вергилий к ним принадлежал, и Отон,
Древний Клио, и Сократ,
И Лукан, и Диоген, и т. д.
Ничем иным они занимались, как тем, что говорили благое и исправляли дурные пороки: те, кто памятует их наставления, никогда не попадут впросак.
Потом Гио переходит к похвале умершим сеньорам:
<...>Слишком презрен и подл [этот] век.
Истинно, хотелось бы мне умереть,
Как вспомню баронов,
С их деяниями и их именами,
Которые все уже мертвы.
Следует длинный перечень имен, "на кои снег выпал недавно", - подводящий автора к главному его предмету - порицанию нынешних времен, начиная с Папы.
<...>Рим/ Рим,
Много еще перебьешь ты людей!
Не помилованы и архиепископы, епископы, каноники белые и черные - "Те, кто приводит мир в отчаянье". Гио жалуется затем на "черных монахов" (бенедиктинцев) и их аббатов, хотя сам был братом в Клюни.
Минуло более двенадцати лет,
Как был я облачен в черные одежды.
По поводу четырех месяцев у цистерцианцев в Клерво:
Это вовсе не было слишком чрезмерным злом,
Я уехал оттуда совершенно свободно,
хотя по его словам, ни один орден не был ни "менее братским", ни более склонен к "лицемерию и нашептываниям". Он находил, что цистерцианцы слишком увлечены хозяйством, вплоть до того, что строили свинарники на своих кладбищах и держали ослиц в монашеских покоях.
Монахи Шартрезы [*5] не заслужили большего. Они выказали себя слишком суровыми. "Я не люблю орден, которому недостает милосердия", - пишет Гио де Провен, хотя и не приписывает при этом ничего скандального последователям св. Бруно.
Орден Великой Горы [*6] ему нравится, за исключением того, что монахи много едят и слишком заняты собой.
Крепкие соусы и перченое жаркое
Они любили всегда.
Ночью, когда они должны спать,
Они умываются и укладывают волосы,
И расчесывают свои бороды,
И, [разделив] на три части, перевязывают,
Чтобы они были красивыми и блестящими <...>
Затем Гио казнит "белых каноников". [*7]
Их безрассудство слишком дает знать о себе,
К ним не приходит большое состояние <...>
Но к монахам св. Августина [*8] и к регулярным каноникам он менее жесток. Возвращаясь к клюнийцам, моралист одобряет суровость их устава:
Не солгав, они пообещали мне,
Что, когда я захочу спать,
Мне надлежит бодрствовать,
А когда я захочу есть,
Они заставят меня поститься <...>
Гио де Провен посетил Иерусалим, где встретил рыцарей св. Иоанна, "подвигами и здравомыслием" которых он восхищался, но не увидел у них ни милосердия, ни былого гостеприимства.
Некоторые из стихов "Библии" посвящены тамплиерам, которым Гио почти безоговорочно воздает похвалу.
Я был в ордене Храма, и даже
Охотнее, чем в Черном ордене
Или в любом ордене, который я повидал,
И ни за что не отступлюсь от этого.
У них хороший орден и прекрасный, без
недостатков,
Вот только в битве я его не видел <...>
Тамплиеры достойнейшие мужи,
Там становятся рыцарями те,
Кто познал мирскую жизнь,
И повидал ее, и испробовал.
Там никто не держит своих денег,
Но каждому принадлежат все богатства.
Этот орден рыцарства
В великой чести в Сирии <...>
Но трувер, подобно Панургу [*9] "испытывал естественную боязнь ударов".
В битве они не отступят,
Мне это право, очень неприятно.
Я возвратился из их ордена,
Поскольку знаю, что побегу [с поля битвы]
И никогда не буду дожидаться ударов/