Река времен: кто произвел великое государство?
“Надобно твердо держаться вот какого положения: время не поддается такому расследованию, как все остальные свойства предметов...” Этим словам древнегреческого философа Эпикура более двух тысяч лет.
Однако время — настолько непонятный, загадочный, волнующий всех предмет, что попытки не только “расследовать” его, но и найти наглядное, поэтическое определение бесконечны. В конце ХVIII века немецкий ученый Ф. Страсс придумал оригинальную карту-картину “Река времен”. Откуда-то сверху, из облака, с божественных высот изливаются водные струи, разделяющиеся на отдельные рукава-русла. Эти символические реки, как и реальные, сливаются, расходятся, исчезают. Каждый рукав — история какого-то государства — членится на столетия и заполняется датами царствований и важнейших событий.
Русский вариант этой карты (1805) висел на стене кабинета Г. Р. Державина. Крайняя справа почти прямая “река” имела заглавие “Изобретения, открытия, успехи просвещения. Славные мужи”. Она объединяла научные и культурные достижения разных народов. Среди славных мужей последнего ко времени публикации карты века — Ньютона, Вольтера, Ломоносова — был, упомянут и Державин. Глядя на “Реку времен” и на свое имя в ее потоке, поэт сочинил свое последнее стихотворение.
Метафора время–вода — одна из самых распространенных в литературе.
О. Мандельштам назвал свою книгу “Шум времени” (1928). В ней поэт призывал “следить за веком, за шумом и прорастанием времени”, прислушиваться “к нарастающему шуму века”. Время и здесь косвенно сравнивается с водой: Мандельштаму представляется ров, провал, заполненный шумящим временем.
В пушкинской трагедии “Борис Годунов” этот образ обнаруживает иную грань. В монологе летописца Пимена река превращается в сказочное море-окиян:
Минувшее проходит предо мною —
Давно ль оно неслось, событий полно,
Волнуяся, как море-окиян?
Теперь оно безмолвно и спокойно,
Не много лиц мне память сохранила,
Не много слов доходят до меня,
А прочее погибло невозвратно...
Об историческом море вспомнит и Лев Толстой в финале “Войны и мира”.
Лирический герой Мандельштама и пушкинской летописец Пимен смотрят на реку (море) времени с разных сторон. Шумящее и даже ревущее, как водопад или штормовой океан, время на далеком расстоянии превращается в ровный гул, тихий шорох, наконец, — безмолвие. И только специально интересующиеся этим люди (историки) расскажут, что где-то далеко, за лесом и полями, когда-то текла огромная река.
В ближней истории проблема заключается в том, чтобы “шум” (многообразные и разноплановые имена и факты) не помешал отобрать самое важное, что позволяет нам понять время. В истории дальней задача противоположна: историкам приходится с трудом вылавливать сохранившиеся обломки из безмолвного моря забвения.
“Мирно было, — лаконично отметит летописец в “Повести временных лет” год от сотворения мира 6537 (1029). — в год 6554 (1046). В этом году была тишина великая”. Но иногда и таких отметок годы не удостаиваются, от них остаются лишь пробелы, пересохшее русло реки времен: “В год 6424 (916). В год 6425 (917). В год 6426 (918). В год 6427 (919)”.
Таким “пустым” годам, десятилетиям и даже — в очень древней истории — столетиям, в которые прошла жизнь множества людей, историк посвятит несколько строк, а читатель (ученик) лениво их просмотрит и захлопнет книгу.
Историки чаще всего имеют дело только с верхним, наиболее заметным слоем исторического течения (экономическими отношениями, государственными установлениями, переломными событиями) и людьми, которые оказываются на поверхности (царями, полководцами, крупными государственными чиновниками). В “Слове о полку Игореве” упоминается более сорока князей, но нет ни одного имени “опытных воинов” — курян из дружины Святослава или погибших в битве героических воинов Игорева полка.
“История имеет дело не с человеком, а с людьми, ведает людские отношения, предоставляя одиночную деятельность человека другим наукам”, — утверждал, начиная свой знаменитый “Курс русской истории”, В. О. Ключевский (1841–1911), который будет часто цитироваться в этой главе (Т. 1, лекция II).
Совсем по-иному видит тот же участок исторической реки писатель. Л. Н. Толстой уже после создания “Войны и мира” размышлял об “Истории России с древнейших времен” учителя Ключевского, не менее известного историка С. М. Соловьева: “Читаю историю Соловьева. Все, по истории этой, было безобразие в допетровской России: жестокость, грабеж, правеж, грубость, глупость, неуменье ничего сделать. Правительство стало исправлять. И правительство это такое же безобразное до нашего времени. Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершилась история России.