За пересылку писем взималась плата в зависимости от их веса и расстояния, на которое они посылались. С корреспонденции, адресованной в Воронеж, брали 2 алтына (6 копеек) с золотника, в Азов, как уже говорилось, письмо стоило вдвое дороже. С каждой почтой уходило около 30 частных отправлений, вес каждого из них, как правило, составлял 3–4 золотника, хотя случались пакеты и по 50 и более золотников. Недельный доход от частных писем иногда превышал 10 рублей. Этих денег с трудом хватало на покрытие расходов в те месяцы, когда почта в Воронеж ходила через день — только разовая оплата прогонов ямщикам в один конец составляла 95 копеек. Когда пересылка стала еженедельной, рентабельность линии значительно повысилась. Из «Записных тетрадей» видно, что с 21 марта до конца 1700 г. М. А. Виниус получил за частную корреспонденцию 396 рублей.
А во что обходилась государству скорая гоньба из столицы до Воронежа? Дела Разрядного приказа сохранили большое количество отписок должностных лиц из разных городов. Все они похожи одна на другую как две капли воды. Меняются названия городов, а содержание и даже многие цифры расходов — одинаковые. Например, в Ефремове было истрачено в 1700 г. на покупку лошадей, телег, саней, сена, овса, хомутов и «на иную мелочь, что в гоньбу тем лошадям надобно» [122] 102 рубля с копейками. Правда, сюда же входят расходы по организации стана в селе Никитском, создание которого поручалось ефремовскому воеводе. Таким образом, не считая «прогонных денег», скорая гоньба по всем станам стоила в год чуть более 660 рублей.
В такую, сравнительно небольшую сумму, удалось уложиться благодаря петровским указам о необходимости бережного отношения к лошадям и конским кормам. Ямщикам приказывалось «тех лошадей и корму конского, сена и овса, беречь накрепко, чтоб лошади без корму николи не были, безкормицы и небережением не померли. И корму бы напрасные истери никуды не было» [122].
Экономило государство и на прогонах ямщикам. В 1700 г. почта из Москвы до Воронежа ходила семьдесят шесть раз. Нам известно, что плата гонщикам в один конец составляла 95 копеек. С помощью нехитрых вычислений определим сумму прогонных денег за год — 144 рубля 40 копеек. Теперь остается выяснить, заплатили ли ямщикам сполна за их службу — ведь известны случаи, когда государство под тем или иным предлогом уклонялось от уплаты. В бумагах Денежного стола открылись странные вещи. Тем гонщикам, которые стояли на станах в Москве, Молоди и Серпухове (московским ямщикам) выдали деньги за все поездки из расчета 2 копейки за 10 верст. Тульским, дедиловским, ефремовским и воронежским ямщикам заплатили за то же расстояние по 3 деньги (1,5 копейки).
А чем кончилось дело в Ельце, так и не удалось выяснить. Разрядный приказ в начале 1701 г. указал елецкому воеводе Тютчеву выдать ямщикам «за бывшие в прошлом 1700-м годе почтовые гоньбы 23 рубля, 6 алтын и 3 деньги… из таможенных и кабацких доходов» [123]. Написали и забыли. Однако в мае 1701 г. в приказ пришло челобитье от уже известных нам Федора Курбатова «с товарищи» о том, что елецкий воевода не платит прогонных денег. Через некоторое время пожаловался о том же стрелец Никита Арза-масов. Всего в делах Разрядного приказа таких челобитных шесть от всех ямщиков елецкого и донского станов. Получается, что Тютчев полушки медной не заплатил за почтовую гоньбу. Разряд распорядился рассчитаться с ямщиками. А воевода заявил, что платить ему нечем, так как таможенные и кабацкие деньги он истратил «для отпуска хлебных запасов по его, великого государя, указу» [123]. Так что он-де здесь не виноват. Переписка тянулась до 1703 г. и, кажется, так ничем и не кончилась.
Но допустим, что Ф. В. Тютчев заплатил ямщикам. По записям Денежного стола известен расход прогонных денег в других городах. Сложим все вместе. Получим 152 рубля, 16 копеек и 1 деньгу. Совершенно непонятная цифра! За гоньбу платили меньше установленного, а расход прогонных денег оказался больше.
В чем дело? Столбцы Московского стола сохранили черновик подорожной 1700 г.: «Сего майя в 19 день по указу (царский титул) Петра Алексеевича письма нужные посланы с Москвы из Разряду через почту к боярину к Тихону Никитичу Стрешневу наскоро Переславской ямской слободы с ямщиком Серешкой Пантелеевым до Тулы, а с Тулы те письма вести почтарям до Воронежа, переменяясь в городах на почтах днем и ночью с великим поспешением и бережением. А на Воронеже те письма подать стольнику и воеводе Еремею Хрущеву. А с Воронежа те письма, ему, Еремею, послать наскоро ж того ж числа и часа, в котором числе поддаты будут, чрез почту водяным путем реками Вороной и Доном до Паншина или где съедут (здесь в смысле — встретят) боярина Тихона Никитича. А съехав, те посланные письма подать ему, боярину Тихону Никитичу, а опричь ево, боярина Тихона Никитича, те письма никому не отдавать и не распечатывать» [124]. Эта подорожная удивляет своей необычностью. В первую очередь, надо обратить внимание на дату отъезда гонщика—19 мая, в тот день, по графику, почта не ходила. И, второе, — требование доставить корреспонденцию лично Т. Н. Стрешневу. Из архивной записи известно, что почта состояла из восьми отписок из разных городов и, очевидно, носила секретный характер. Отправление такого рода носило название «чрезвычайной», или «необыкновенной», почты и отпускалось вне графика,
Первые сведения о чрезвычайных почтах относятся к 1695 г., когда в Азов были доставлены «кумпасы и иные часы». Посылку везли в «суме с орлом», из Москвы ее отправили 21 августа. Письма в суме отсутствовали [125]. Можно рассчитать число чрезвычайных почт в 1700 г. Их было не менее 21. Точнее сказать невозможно, так как неизвестна дата начала почтовой гоньбы до Воронежа.
Петр I принимал непосредственное участие в создании воронежской почты. Он сам читал проекты указов по этому вопросу, правил их собственной рукой или давал указания секретарям. К сожалению, не сохранилось черновиков распоряжений 1700 г., и трудно сказать, что изменил Петр в первоначальных вариантах. Возможно, его правка в корне меняла смысл документа, как это получилось с одной бумагой 1708 г. Тогда в ноябре курьер Михаил Хитров должен был выехать из Глухова в Воронеж для «установления», как написал по старинке подьячий, «подвод ради шествия великого государя». Царь вычеркнул эти слова из наказа; жирное перо рассыпало созвездие клякс по бумаге и вписало «почту». Вместо фразы о том, что на почту надо подобрать хороших лошадей «по рассмотрению», Петр указал, «а на тех станах поставить по 12 лошадей добрых» [126].
«Под жестоким страхом и под смертною казнью» должны были беречь почту посыльные. И когда почтарь Василий Букин под Дедиловым свалился вместе с корреспонденцией в реку, думали, что ему несладко придется. В черновике указа по этому поводу говорилось «тово почтаря бить батоги и сослать в Азов с женою и детьми, буде такие есть, навечно» [127]. В следующем году ефремовский воевода доносил, что на «стрельца Василия Осипова сына Букина» (обратите внимание на величание по отчеству) напали «два татя с дубьем» и хотели отнять почту. Но почтарь оказался не робкого десятка, избил грабителей плетью, а одного затоптал конем насмерть. В списке людей, которым Разрядный приказ в 1701 г. «дал по шапке»[39], значится фамилия ефремовского стрельца В. О. Букина [128].
Наказ курьеру Михаилу Хитрово 1708 г., правленый рукой Петра I
Ни на одной почтовой линии России так строго не наказывали за оскорбление почтарей и остановку гоньбы, как на воронежско-азовской. Беспрецедентный случай произошел в 1700 г., когда краснокутский воевода был посажен на три дня в тюрьму по приказу Ромодановского. Воевода провинился тем, что на полдня задержал почтаря, ехавшего из Таганрога. Формально Ромодановский был не прав, он не мог наказывать без царского указа. Воевода послал жалобу царю. Петр I рассмотрел челобитную и приказал бить воеводу батогами, чтоб впредь неповадно было останавливать почту.
Не избегали наказания и любимые царем иностранцы. В 1696 г. сотник Крюгер, немец на русской службе, отколотил «почтового стрельца», а его жена сорвала с почтаря знак его должности, медную бляху с гербом — двуглавым орлом — и бросила его в «непристойное место». Сотник и его жена были раздеты до нага и биты до бесчувствия батогами при большом стечении народа. Им прочитали указ, что за оскорбление почтаря они заслуживают смертной казни и лишь ради их «иноземства» великий государь смягчает кару [129].
39
«Дать по шапке» в старину звучало совсем не так, как теперь. Шапка из «красного зверя» — волка, бобра, куницы — тогда была наградным знаком, чем-то вроде ордена или медали, отличавшего героя от остального населения, которое обычно ходило в заячьих «треухах».