Наш очерк применения яда в политике начинался с рассказа о практике veneficium,тесно связанной с магией. Он заканчивается историями об иприте и полонии. Мы увидим здесь глубокий разрыв, но также и существенную преемственность.
Глава VIII
Отравления и государственные дела в эпоху абсолютизма
В XVII–XVIII вв. во Франции установилась крепкая власть. Уровень насилия снизился по сравнению с эпохой религиозных войн, хотя нельзя сказать, что оно совсем ушло из политических отношений. Абсолютизм утверждался силой, а погибал в крови. Конечно, велась словесная борьба, и в ней нередко фигурировал яд. «Эта опасная секта отравила, можно сказать, общественные источники. Красноречие, поэзия, история, романы, даже словари – все заражено», – сказано в материалах к постановлению Парижского парламента от 18 августа 1770 г., осуждавшего некоторые философские книги на сожжение. Но, кроме того, противостояние выражалось в направленной деятельности. Сначала отстаивали государственное могущество, позже – свободу. Символом первого стал «король-солнце», символом второй – обожествленный Французской революцией тираноубийца Брут. В международные конфликты вовлекались все большие массы людей. После масштабных войн времен Людовика XIV впереди была еще эпоха Наполеона с его гигантской Великой армией. В условиях, когда в политической борьбе так эффективно действовали тайные письма за подписью короля, памфлеты, кинжал или пушки, какое место могло остаться яду? И в самом деле, похоже, что это оружие постепенно уходило из общественной жизни, все больше концентрируясь в сфере частных взаимоотношений. Вместе с тем власть еще долго сохраняла персональный характер; государственные дела решались при дворах «в домашнем кругу». Отравление по-прежнему считали позорным преступлением, а значит, оно оставалось удобным сюжетом для клеветы или, как стали говорить в XVII в., для интриг. Итак, использование яда сохраняло некоторую актуальность для политики, хотя она неуклонно снижалась. В период от Людовика XIII до Наполеона III участники политических игр имели в виду яд постольку, поскольку он мог быть полезен. Кроме всего прочего, несмотря на научный прогресс, отравляющие вещества еще долго не умели идентифицировать, а следовательно, обвинения оставались неопределенными. Только в 1840 г. английский химик Джеймс Марш разработал пробу мышьяка, которая позволяла точно определять летальную дозу токсина в организме после смерти. Эксперт Джеймс Орфила успешно применил пробу Марша в судебной практике.
Яды в великий век
В знаменитых «Мемуарах» герцога де Сен-Симона начала XVIII в. написано: «Похоже, что в преступлениях, как и в одежде, существует мода. Во времена дам Ла Вуазен и Бренвилье модны были только отравления». Современная химия делала первые шаги в условиях медицинского невежества, суеверных представлений о свойствах веществ. Экспериментаторы неизбежно оказывались под подозрением, им угрожало судебное преследование. В обстановке зависти и придворных интриг подобные дела получали громкую огласку. Общество как будто купалось в токсических испарениях: истории отравлений переполняли романы и театральные пьесы. Достаточно обратиться к сочинениям Шекспира. Яд в его произведениях имеет самое прямое отношение к политике, и все же истинная природа дел, о которых повествуется, их связь со структурами власти XVII в., остаются неопределенными.
Заговоры и ядовитые порошки
В первой половине и середине XVII в. отравление не слишком широко использовали в политических целях. Во Франции велась в этот период преимущественно открытая борьба за власть; эпоха Фронды характеризовалась «молодечеством и отвагой». После падения в 1617 г. фаворита Марии Медичи Кончино Кончини, маршала д'Анкра появилось множество пасквилей, широко использовавших связанные с ядом метафоры. Маршала и его супругу Леонору Галигаи именовали «слизистыми жабами», «скорпионами», «ядовитыми аспидами». Жена Кончини изображалась как новая Медея. При этом преступникам не инкриминировали собственно отравление. Галигаи отправили на костер за колдовство.
В 1620 г. во Франции началась эпоха кардиналов. Сначала всесильным министром стал Ришелье, потом Мазарини. Исторический стереотип заставлял вроде бы ожидать возвращения практики применения ядов. В какой-то степени это и происходило, однако в ограниченных масштабах. Причем удивительным образом коварный метод оказался больше свойственен правлению французского прелата, нежели итальянского, что не помешало сделать Мазарини жертвой самой разнузданной клеветы.