Автор «Вопросов об отравителях» в заключение своего сочинения восхвалял «короля-солнце», лучи которого обезвредили яд, подобно тому как теплое солнце Италии лишило смертоносной силы и сделало съедобными плоды яблонь, предательски посаженных там персами. Памфлетист полагал, что отравление во многих отношениях можно считать государственным преступлением. И уж точно таким преступлением являлось «дело ядов».
Отрава на службе интриги
Законодательство 1682 г. не ликвидировало самое преступление и еще в меньшей степени – разговоры о преступлении. Когда в 1691 г. после размолвки с королем умер его знаменитый военный министра Франсуа-Мишель Лувуа, двор опять зажужжал, и поползли слухи о яде. Посол Венеции писал дожу, что Лувуа якобы проглотил яд, поданный ему слугой, но удар исходил из высших кругов. При вскрытии на сердце были обнаружены белесые пятна, что давало повод подозревать отравление. Хирурги со всей решительностью заявили, что смерть произошла от естественных причин; сердце остановилось из-за прекращения циркуляции крови. В то же время при наличии подозрений искренность экспертов всегда ставилась под сомнение, потому что они вполне могли поддаваться давлению. Именно эту позицию спустя несколько десятилетий воспроизвел Сен-Симон: «Внезапная болезнь и кончина Лувуа породили толки, еще сильнее распространившиеся, когда вскрытие показало отравление». Лувуа почувствовал себя плохо, работая с королем у его подруги мадам де Ментенон. Его прогнали, и, испытывая недомогание, министр отправился домой пешком. Лувуа пил много воды, и у него в кабинете всегда стоял большой кувшин. Задержали и допросили слугу министра, но потом отпустили, причем показания его не зафиксировали, как будто хотели замять дело, очень близко касавшееся короля. Семья Лувуа молчала и не выдвигала никаких требований. Сен-Симон рассказал и еще одну загадочную историю, имевшую место якобы спустя четыре или пять месяцев после смерти Лувуа и производящую впечатление отвлекающего маневра. Бывший домашний врач Лувуа Серон, запершись в одной из комнат версальского дворца, в течение нескольких часов громко кричал от боли и обвинял себя, что получает по заслугам, поскольку погубил своего господина. Наконец, он умер, не назвав никаких имен и не получив помощи. Некоторые подозревали, что заговор против королевского министра исходил от Савойи. Однако, что оставалось «вне всякого сомнения, так это то, что король был совершенно не способен на такой поступок, и никому не приходило в голову его подозревать», – подчеркивал в конце своего рассказа Сен-Симон. При этом некоторые полагали, что кончина Лувуа произошла в нужный момент и избавила монарха от необходимости сажать своего министра в Бастилию. Королю, таким образом, не пришлось снова, как тридцать лет назад в связи с отставкой Фуке, переживать неприятности опалы приближенного. Такую же схему превентивного отравления часто применяют к предполагаемому отравлению царевича Алексея его отцом Петром Великим в 1718 г. Заключенный в тюрьму и осужденный на смерть за государственную измену, царевич таким образом избежал позора публичной казни.
Стоит отметить, что немилость Фуке, также закончившаяся смертью, в свою очередь, вызвала подозрения, хотя и не сразу. Возникла версия, что Кольбер ускорил конец опального сюринтенданта, когда возник риск освобождения его королем. Сразу же после осуждения Фуке на пожизненное заключение, некоторые, например мадам де Севинье или Ги Патен, начали якобы строить козни, чтобы отравить его в тюрьме. Это утешило бы разочарованных милосердием судей Кольбера и Лувуа, которые надеялись на смертную казнь. Исполнение замысла возлагалось на слугу Доже, помещенного позже в полную изоляцию с железной маской на лице, дабы он не обнародовал секретов, известных ему от Фуке, с которым он некоторое время разделял камеру. Впрочем, автор современной биографии Фуке Д. Дессер скептически относится ко всем этим домыслам. Они возникли гораздо позже событий, которые интерпретировали, и носили чисто умозрительный характер. В момент же отставки и ссылки сюринтенданта финансов в 1661 г. ни его врагов, ни его самого не обвиняли в отравлениях, хотя сам Фуке интересовался фармацевтикой и химией. Времена Жака Кёра остались в прошлом.