От главы исполнительной власти они пошли к знаменитостям крайне Левых — Луи Блану, Шельшеру, Адаму и другим выдающимся демократам, которые поддерживали Тьера. Эти господа, если и нисходили до допущения того, что дело Парижа не является всецело ошибочным, то все–таки заявляли, что оно неверно начато и скомпрометировано уголовными преступлениями. Когда Париж разоружится, они прикинут, что можно сделать. Оппортунизм вырос не вчера. Он родился (169) 19‑го марта 1871 года, имел своих крестных отцов в лице Луи Блана и Ко, и был крещен кровью 30 000 парижан. — С кем иметь дело в Париже? — спрашивал Луи Блан. — Не говоря об интригах бонапартистов и пруссаков, люди, которые стремятся захватить там власть, — фанатики, безумцы или жулики (170). — Всполошились и все радикалы: — Разве мы не должны были быть в Париже, если Париж прав? — Большинство делегатов — адвокатов, врачей, деловых людей — выросших в сиянии этих светил, услышав, к тому же, как эти молодые люди говорят, словно пасторы, вернулись в провинции и так же как им говорили левые, они доказывали в свою очередь, что необходимо порвать с Коммуной, чтобы спасти Республику. Некоторые из них посетили Париж, но увидев расколы в ратуше, часто встречаясь с людьми, неспособными сформулировать собственные идеи, запуганные «Мстителем» Феликса Пиа, возвращались в провинции с убеждением, что из беспорядка в Париже не может выйти ничего путного. Когда они вновь приезжали в Версаль депутаты левых ликовали. — Что мы вам говорили? — Даже Мартин—Бернар дал под зад своим избирателям.
В Париже имелись люди, которые не могли поверить в такое откровенное предательство со стороны Левых и все еще призывали их одуматься. — Почему вы в Версале, когда Версаль бомбит Париж? — говорилось в одном обращении в конце апреля. — Что у вас общего с этими партнерами, которые убивают ваших избирателей? Если вы стремитесь оставаться среди врагов Парижа, то хотя бы не делайте себя их сообщниками посредством своего молчания? Что! Вы допускаете, чтобы Тьер отправлял в департаменты депеши с таким текстом: «Мятежники опустошают богатые дома Парижа, чтобы продавать мебель из них». И не пытаетесь протестовать! Что! Вся бонапартистская и провинциальная пресса наводняет департаменты подметными статьями, в которых утверждается, что в Париже происходят убийства, насилие и грабежи. И вы молчите! Что! Тьер утверждает, что его жандармы не убивают пленных. Вы же, зная об этих зверских казнях, молчите! Взойдите на трибуну, скажите департаментам правду, которую враги Коммуны скрывают от них. Разве враги у нас не те же, что и у вас?»
Бесполезное обращение, которое трусливые Левые знают, как обойти. Луи Блан в манере Тартюфа восклицал: — Гражданская война! Страшная бойня! Гром пушек! Люди друг друга убивают и умирают. И те в Ассамблее, которые с готовностью отдали бы жизнь, чтобы проблема, чреватая кровопролитием, разрешилась мирно, обречены на пытку неспособности действовать, кричать, вымолвить слово. — Со времени рождения французских Ассамблей столь постыдных представителей Левых не было. Вид пленных, избитых, поруганных и оплеванных, не смог исторгнуть протесты этих жалких депутатов от Парижа. Лишь Толэн потребовал разъяснений в связи с убийствами в Бель—Эпен. Луи Блан, Шельшер, Греппо, Адам, Ланглуа, Бриссон, а также Геронт и Скапен, ханжески посочувствовав избирателям, подвергнувшимся бомбардировкам, предались мечтам о будущем переизбрании.
Их клевете удалось погасить активность, но не боль провинций. Душой и сердцем рабочие Франции были с Парижем. Железнодорожники вели на вокзалах агитацию среди солдат во время их передвижений, призывали их не участвовать в карательных акциях. По ночам срывали официальные плакаты. Крупные провинциальные центры слали тысячами обращения. Все республиканские газеты требовали мира, искали способ примирения между Парижем и Версалем.
Париж и Версаль! Агитация приобрела хронический характер. Тьер запустил Дюфора Шапелье (автора закона от 1791 года, запрещавшего забастовки), представителя современной буржуазии, одного из самых одиозных исполнителей ее грязной работы. Он приказал своим прокурорам преследовать всех писателей, сочувствующих Коммуне, «этой диктаторской власти, узурпированной иностранцами и досрочно освобожденными преступниками, которые знаменуют свое правление грабежами, вторжением в частные дома глубокой ночью и силой оружия», и обуздать «миротворцев, которые умоляют Ассамблею протянуть свою благородную руку кровавой руке ее врага». Таким образом, Версаль надеялся развязать террор в момент муниципальных выборов, которые проходили 30‑го апреля.