Чистое небо, яркое солнце, мирный покой обволакивают эту реку, развалины, снаряды. Смерть выглядит более жестоко среди безмятежной природы. Идемте, поприветствуем нашего раненого в Пасси. Член Совета Лефрансэ приходит в санитарную палатку доктора Демаркэ и расспрашивает его о состоянии раненого. — Я не разделяю ваших взглядов, — говорит доктор, — и не могу желать триумфа вашего дела, но я раньше никогда не видел, чтобы раненые люди сохраняли такое спокойствие и хладнокровие во время операций. Я связываю эту отвагу с энергией их убеждений. — Затем мы осматриваем больничные койки. Большинство раненых живо интересуются, когда они смогут возобновить службу. Восемнадцатилетний парень, которому только что ампутировали руку, вытягивает другую и восклицает: — У меня есть еще одна рука, чтобы служить Коммуне! — Смертельно раненому офицеру говорят, что Коммуна передала его зарплату жене и детям. — У меня нет на нее права, — отвечает он, шутя. — Здесь, дружок, британские пьяницы, которые, по словам версальцев, составляют армию Коммуны.
Возвращаемся на Елисейские поля. Казармы здесь плохо укомплектованы. Другие кадры, другая дисциплина потребуются, чтобы содержать там батальоны. Перед Военной школой, в 1 500 метрах от бастионов, в нескольких шагах от военного ведомства, стоит в бездействии сотня артиллерийских орудий, заляпанные грязью. Оставим справа военное ведомство, центр распрей, войдем в Законодательное собрание, превращенное в мастерскую. Там работает полторы тысячи женщин. Они шьют мешки для песка, чтобы заткнуть бреши. Высокая симпатичная девушка, Марта, повязавшая вокруг талии красный шарф с серебристой оторочкой, подарок друзей, распределяет работы. Время труда сокращают веселые песни. Каждый вечер выплачивается жалование. Женщины получают все, что заработали, по восемь сантимов за мешок. Между тем прежние работодатели платили им едва два сантима.
Теперь мы следуем по набережным, убаюкиваемым первозданной тишиной. Академия наук проводит в понедельник свои заседания. Отн. дь не рабочие говорили: — Республике не нужны ученые. — Председательствует месье Делоне. Месье Элие де Бомон просматривает корреспонденцию и читает письмо от своего коллеги Ж. Бертрана, который бежал в Сен‑Жермен. Отчет об этом мы прочтем в «Офисиель» Коммуны.
Нам не следует покидать левый берег без посещения военной тюрьмы. Спросите солдат, сталкивались ли они хотя бы с одной угрозой, хотя бы с одним оскорблением в Париже. Разве с ними не обращались как с товарищами, не подвергавшимися никаким исключительным мерам, разве они не освобождались по желанию помочь своим парижским братьям.
Между тем наступил вечер. Театры открыты. Оперный театр «Лирик» дает грандиозное представление в пользу раненых, а «Комическая опера» готовит другой спектакль. Опера обещает особое представление в следующий понедельник, когда мы услышим революционный гимн Госсека. Актеры «Гайете», покинутые своим режиссером, сами руководят своим театром. «Жимназ», «Шатле», «Театр—Франсэ», «Амби—Комик», «Делассема» посещаются каждый вечер многочисленной парижской публикой. Давайте перейдем к более суровым спектаклям, таким, какие Париж не видал с 1793 года.
Открыты десять церквей, и Революция восходит на кафедры. В старом квартале Гравилье собор Сен‑Николя на Елисейских полях наполнен мощным гулом голосов. Несколько газовых горелок едва освещают многочисленную толпу. А в дальнем конце собора, почти сокрытая тенью сводов, висит фигура Христа, задрапированная тканями популярных ярких цветов. Единственное освещенное место пюпитр, стоящий напротив кафедры, завешан кумачом. Играет орган, и люди поют Марсельезу. Оратор, чрезвычайно взволнованный этим фантастическим окружением, выступает с пламенными декламациями, которые эхо разносит как угрозу. Люди обсуждают события дня, ресурсы обороны. Членов Совета сурово осуждают, принимаются резкие резолюции для передачи в ратушу на следующий день. Иногда просят слова женщины, у них есть собственный клуб в Батиньоле. Эти горячие митинги дают мало ценных идей, но они наполняют многих энергией и отвагой.
Сейчас всего лишь 9 часов вечера, и у нас есть еще время побывать на концерте в Тюильри. У входа граждане в сопровождении членов комиссии делают сборы средств в пользу вдов и сирот Коммуны. Огромные комнаты оживлены толчеей веселых и прилично одетых людей. Впервые импозантно одетые женщины рассаживаются на скамьях во дворе. В галереях играют три оркестра, но душой праздника является Маршальский зал, где мадмуазель Агар читает отрывки «Возмездия» Гюго в том самом месте, где десять месяцев раньше были свергнуты Бонапарт и его шайка. Моцарт, Мейербер, Россини, великие произведения искусства третировались в Империи как музыкальные непристойности. Из большого центрального окна мелодичная музыка разносится по саду, веселые огни сияют как звезды на зеленом газоне, мелькают между деревьев и окрашивают игру фонтанов. В беседках люди смеются, но величественные Елисейские поля, темные и пустынные, кажется, протестуют против этих популярных маэстро, которых не признавали. Версаль тоже протестует пожарищем, слабый отблеск которого освещает Триумфальную арку. Ее зловещая масса нависает над гражданской войной.