«Мильера ввели, когда мы завтракали с генералом в ресторане «Де Турмон» близ Люксембургского дворца. Мы услышали шум и вышли. — Это Мильер, — сказали мне. Я позаботился о том, чтобы толпа не совершила самосуд. Он не вошел в Люксембург, остановился в воротах. Я спросил: — Вы Мильер? — Да, вы знаете, что я депутат. — Возможно, но я думаю, вы утратили свое депутатство. Кроме того, среди нас есть один депутат, месье де Кинсона, который опознает вас.
Затем я сказал Мильеру, что по приказу генерала, он будет расстрелян. Он спросил: — Почему?
Я ответил: — Мне известно ваше имя. Я читал ваши статьи, которые меня возмущали. (Вероятно, статьи о Жюль Фавре). Вы — змея, которую нужно раздавить ногами. Вы ненавидите общество. — Он остановился и сказал с величавым видом: — О, да! Я, действительно, ненавижу это общество. — Ну, вот, оно исторгнет вас, вы будете расстреляны. — Это судилище — варварство, жестокость. — А жестокости, которые вы совершали — думаете, они сойдут вам с рук? Во всяком случае, раз вы назвались Мильером, ничего изменить нельзя.
Генерал приказал, чтобы его расстреляли в Пантеоне на коленях, чтобы он попросил прощения у общества за весь вред, который ему нанес. Он отказался от расстрела на коленях. Я сказал: — Таков порядок. Вы будете расстреляны на коленях, и никак иначе. — Он разыграл короткую сцену, распахнув пальто и обнажив грудь перед расстрельным взводом. Я сказал: — Вы разыгрываете театр, хотите продемонстрировать, как вы умираете. Умрите спокойно, это будет самым лучшим. — Я свободен в своих предпочтениях и в служении своему Делу так, как хочу. — Пусть так, становитесь на колени. — Тогда он сказал: — Я сделаю это только в том случае, если вы заставите меня это сделать насильно. — Я приказал солдатам сделать это, и казнь свершилась. — Он воскликнул: — Да здравствует, человечество! — Он что–то еще говорил в агонии, когда упал на землю» (197).
Офицер поднялся по ступенькам, приблизился к трупу и выстрелил ему в левый висок из своего ружья. Голова Мильера отпрянула и вернулась на прежнее место. Развороченная, черная от пороха, она, казалось, смотрела на фронтон памятника.
— Да здравствует человечество! — Слова подразумевают два смысла. — Меня волнует свобода других народов столь же, как и свобода народа Франции, — говорил федерал реакционеру (198). В 1871 году, как и в 1793, Париж сражался за всех угнетенных.
Бастилия пала около двух часов, Ла Вийет еще сражалась. Утром баррикада на углу бульвара и улицы Фландр была сдана ее командиром. Федералы сосредоточились в тылу вдоль канала и забаррикадировали Крымскую улицу. Ротонда, призванная выдержать главный удар, была укреплена баррикадой на набережной Луары. 269-ый батальон, который участвовал в боях с врагом в течение двух дней, возобновил их, укрываясь за новыми позициями. Когда укрепленную линию от Ла Вийет сделали довольно протяженной, Ранвир и Пасседуэ отправились в двенадцатый округ за подкреплениями, где укрылись остатки всех батальонов.
Они толпились вокруг мэрии, которая распределяла жилье и разнарядки на продукты. У церкви располагалось шумное стойло лошадей и фургонов. Штабы и разные службы были учреждены на улице Гаксо в Сите Винсеннес, в ряде сооружений, перемежавшихся садиками.
Многочисленные баррикады в лабиринте улиц Менилмонтана были почти все обращены к бульвару. Стратегическая дорога, которая в этом районе выходит на Пер‑Лашез, холмы Шомона и внешний бульвар, даже не охранялась.
С высот крепостного вала различались вооруженные пруссаки. По условиям соглашения, ранее заключенного между Версалем и принцем Саксонским, немецкая армия с понедельника окружила Париж с севера и востока. Она перерезала Северную железную дорогу, заполнила набережную канала от Сен‑Дени солдатами, выставила часовых от Сен‑Дени до Шарантона, воздвигла укрепления на всех дорогах. С пяти часов вечера в четверг прошли строем от Фонтанэ, Ножена и Шарантона 5 000 баварцев, образовавших непреодолимый кордон от Марны до Монтрея. Вечером другой корпус из 5 000 человек с восьмьюдесятью орудиями занял Винсеннес. В 9 часов они окружили форт и разоружили федералов, которые пожелали вернуться в Париж. Ради версальцев они совершали более искусные обманные маневры. Уже во время осады пруссаки оказывали косвенную поддержку версальской армии. Их циничный сговор с французскими консерваторами вскрылся в течение восьми дней мая. Из всех преступлений Тьера самым одиозным было, несомненно, вовлечение захватчиков Франции в гражданский конфликт и обращение к ним за помощью в целях сокрушения Парижа.