Захват форта Винсеннес состоялся в понедельник 29‑го мая. Этот форт, разоруженный по условиям мирного соглашения, не мог сыграть существенной роли в сражении. Его гарнизон состоял из 350 человек и 24 офицеров под командой командира легиона Фалто, ветерана войны в Польше и борьбы гарибальдийцев, одного из самых активных участников событий 18‑го марта. Ему предложили совершенно безопасное убежище, но он ответил, что чувство чести не позволяет ему бросить своих товарищей по оружию.
В субботу версальский штабист прибыл вести переговоры о капитуляции. Фалто потребовал свободного прохода не для себя, но для некоторых офицеров–иностранцев. Получив отказ версальцев, он совершил ошибку, обратившись с просьбой к немцам. Мак‑Магон, предвидя осаду, запросил помощи принца Саксонского, и немец выступил от имени своего коллеги–офицера (201). Во время переговоров генералу Виною удавалось поддерживать связь с местом, где несколько бесчестных человек предложили уничтожить непокорных федералов. Среди них был Мерле, опытный сапер и артиллерист, бывший унтер–офицер, умелый, энергичный и готовый скорее взорвать форт, чем сдать его. В пороховом погребе хранилось 1000 килограмм пороха и 400 000 патронов.
В воскресенье в 8 часов утра в комнате Мерле прозвучал выстрел. В комнату вошли и обнаружили его лежавшим на полу. Голова была прострелена выстрелом из револьвера. Беспорядок в комнате свидетельствовал о борьбе. Один капитан 99‑го батальона, выпущенный позднее версальцами, признался, что Мерле рассеял элементы электрической батареи, посредством которой собирался взорвать форт.
В понедельник, ближе к полудню, версальский полковник вновь предложил сдаться. Сражение в Париже завершилось сутки назад. Офицеры размышляли. Решили открыть ворота, и в три часа версальцы вступили в форт. Личный состав гарнизона, сложивший оружие, выстроился на краю плаца. Из строя отделили девять офицеров.
Ночью, у ям, в ста метрах от места, где пал герцог Энгиенский, этих офицеров поставили перед расстрельной командой. Один из них, полковник Делорм, повернулся к версальцам со словами: — Пощупайте мой пульс, если считаете, что я испугался.
XXXII. Ярость версальцев
Мы — люди чести. Правосудие будет вершиться в соответствии с обычным правом.
Честный, честный Яго!
В Париже восторжествовал порядок. Повсюду руины, смерть, зловещее пощелкивание. Проходили офицеры, позвякивая провокационно своими саблями. Унтер–офицеры демонстрировали свое высокомерие. Солдаты располагались лагерем на больших проспектах. Некоторые из них, отупевшие от усталости и резни, спали на мостовой. Другие варили похлебку в стороне, распевая песни родных мест.
С окон свисали триколоры для предотвращения обысков. Ружья, патронные ящики, мундиры были свалены кучами в канавах жилых кварталов. Перед дверьми домов сидели женщины, и, подперев головы руками, глядели перед собой в одну точку в ожидании сына или мужа, которым не суждено было вернуться.
В богатых кварталах царило безграничное ликование. Дезертиры двух осад, демонстранты площади Вандом, многие эмигранты из Версаля снова заполнили бульвары. Эти белоручки, следовавшие с четверга за колоннами пленников, приветствовали жандармов, конвоировавших колонны (202), и аплодировали при виде окровавленных фургонов (203). Штатские старались превзойти военных в непотребстве. Один такой субъект, не осмелившийся пройти далее кафе Хельдер, рассказывая о взятии Шато д’О, хвастал, что расстрелял десяток пленных. Элегантные и возбужденные женщины, словно развлекавшиеся видом трупов во время променада, поднимали кончиками своих солнцезащитных зонтиков обрывки одежды доблестных покойников.