Даже эти ужасы превзошла Яма для львов, подвал без воздуха, абсолютно темный, преддверие гробницы, под большой лестницей из красного мрамора террасы. Тех, кого признавали опасным, или тех, кто не понравились капралу, бросали туда. Самые крепкие организмы могли продержаться там лишь несколько дней. Покидая подвал отупевшими, с головокружением, и попадая на слепящий дневной свет, они падали в обморок. Тот, кто встретился взглядом с женой, был счастлив. Жены пленников, прижавшись к внешней ограде Оранжереи, старались высмотреть родное лицо в массе людей. Они рвали на себе волосы, умоляли жандармов, которые отталкивали их, били и оскорбляли.
Доки на плато Сатори были адом под открытым небом, обширный прямоугольник, огороженный стенами. Его почва глинистая и расползается при малейшем дожде. Первые партии пленных поместили в зданиях, которые могли вместить около 1 300 человек, других оставили снаружи, с непокрытыми головами, поскольку их шапки были сорваны в Париже или в Версале. Жандармы были при деле, более ревностные и более жестокие, чем солдаты.
В четверг вечером, в 8 часов, в док прибыл конвой, в основном, из женщин. «Многие из нас, — сообщила мне жена командира легиона, — умерли в пути. С утра мы ничего не ели. Было еще светло. Мы видели большое число пленных. Женщины находились в сарае у входа. Мы присоединились к ним.
Нам сказали, что там был пруд и, мучась жаждой, мы бросились к нему. Первая из напившихся женщин издала громкий крик, ее вырвало. — Мерзавцы! Они заставляют нас пить кровь наших товарищей. — Потому что с вечера сюда приходили люди обмыть свои раны, но жажда томила нас настолько, что некоторые осмелились сполоснуть свои рты в воде, разбавленной кровью.
Сарай был уже полон, и нам пришлось лежать на земле группами по 200 человек. Пришел офицер и заорал: — Подлые твари! Слушайте мой приказ. Жандармы, стреляйте в первую, кто двинется..!
В 10 часов мы услышали рядом выстрелы. Подскочили. — Лежать, суки! — закричали жандармы, целясь в нас. Оказывается, в нескольких шагах от нас расстреливали пленных. Нам казалось, что пули прошивают наши мозги. Жандармы, только что участвовавшие в расстреле, пришли сменить наших стражей. Всю ночь мы оставались под наблюдением людей, разгоряченных выпивкой. Они ворчали на тех женщин, которые корчились от страха и холода. — Потерпи, придет и твоя очередь. На рассвете мы увидели мертвую женщину. — Эй, это не та веселая фигура? — переговаривались между собой жандармы.
Вечером пленники услышали звук лопаты и молотка у южной стены. Расстрелы и угрозы привели их в безумное состояние. Они ждали смерти со всех сторон, в любой форме. Полагали, что в этот раз их уничтожат. Появились отверстия и стволы пулеметов, часть которых открыли огонь» (228).
В пятницу вечером над лагерем несколько часов бушевала буря. Под угрозой смерти пленников заставили лежать всю ночь в грязи. Около двадцати человек умерли от холода.
Лагерь Сатори вскоре стал Лонгшомом высшего света Версаля. Капитан Обри уважил дам, депутатов, писателей показом своих подопечных, ползавших в грязи, пожиравших галеты, черпавших кружками воду из пруда, в который жандармы не стеснялись мочиться. Некоторые пленники, сходя с ума, бились головами о стены, другие выли, выдирая волосы на головах и в бородах. Зловонные испарения поднимались от этой живой массы, одетой в рубища и объятой страхом. «Имеется несколько тысяч людей, — писала «Индепенданс франсез», — зараженных паразитами, распространяющих на километры вокруг инфекцию. Пушки, как дикие звери, нацелены на этих несчастных людей. Жители Парижа опасаются эпидемии от захоронений инсургентов, убитых в городе. Те же, которых «Оффисиель» называла провинциалами, больше всего боялись эпидемий, исходивших от присутствия живых инсургентов в Сатори».
Те — это честные версальцы, которые обеспечили только что триумф «дела справедливости, гуманизма и цивилизации». Насколько более человечными и гуманными были, несмотря на бомбардировки и тяготы осады, те «бандиты» Парижа рядом с этими честными людьми! Разве в Париже Коммуны кто–нибудь издевался над пленными? Хоть одна женщина в нем погибла или претерпела оскорбления? Имелся ли в парижских тюрьмах темный угол, скрывавший хотя бы одну из тысяч пыток, которые совершались при дневном свете в Версале?