С 24‑го мая по начало июня в эту преисподнюю не переставали прибывать конвои. Аресты продолжались днем и ночью в широких масштабах. Солдат сопровождали полицейские, которые под предлогом досмотра взламывали замки и подвергали конфискации ценности. Нескольких офицеров подряд судили за хищение конфискованных ценностей (229). Арестам подвергались не только люди, замешанные в последних событиях, опознанные по мундиру или по документам, обнаруженным в мэриях и Военном ведомстве, но также люди, известные своими республиканскими убеждениями. Хватали также поставщиков Коммуны, и даже музыкантов, которые никогда не пересекали крепостной вал. Та же участь постигала обслуживающий медперсонал. И это притом, что во время осады делегат Коммуны, инспектируя больницы прессы, говорил их персоналу: — Я знаю, что многие из вас сторонники властей Версаля, но надеюсь, что вы проживете достаточно долго, чтобы осознать свою ошибку. Меня не волнует, республиканцы или роялисты оказывают помощь раненым. Я вижу, что вы выполняете работу достойно. Думаю, вы подходящие сотрудники. Я сообщу об этом Коммуне».
Некоторые бедняги прятались в Катакомбах. За ними охотились при свете факелов. Полицейские агенты с собаками на поводу стреляли в любую подозрительную тень. Облавы были организованы в лесах близ Парижа. Полиция обыскивала все вокзалы и порты Франции. Требовали смены паспортов и проверок в Версале. Следили за владельцами лодок. 26‑го мая Жюль Фавр официально запросил зарубежные страны об экстрадиции беженцев под предлогом того, что уличные бои не относятся к политическим акциям.
Доносы процветали в Париже. Для беглецов не было спасения. Сохранились немногие друзья — товарищей не было. Повсюду безжалостные отказы или обличения. Врачи возобновили гнусности 1834 года, выдавая раненых (230). Трусость вышла на поверхность, и Париж превратился в такое болото подлости, о котором не подозревали даже во время Империи. Благонамеренные граждане, кумиры улиц способствовали арестам своих соперников, кредиторов в качестве коммунаров. Они формировали комитеты дознания в своих округах. Коммуна отвергала доносчиков, полиция порядка принимала их с распростертыми объятиями. Доносы достигли фантастического уровня — 399 823 (231), из которых двадцатая часть были письменные доносы.
Весьма значительная часть этих доносов исходила от прессы. Несколько недель она не прекращала возбуждать в буржуазии ярость и страх. Тьер, возрождая нелепости июня 1848 года, заявлял в бюллетене о «ядовитой жидкости, собранной для отравления солдат». Все измышления того времени вновь были взяты на вооружение, приспособлены к текущему моменту и чудовищно размножены. Речь шла о камерах в канализационной системе, снабженных телеграфом, о вербовке 8 000 поджигателей, о домах, помеченных для поджога. Речь шла о помпах, шприцах, яйцах, наполненных бензином, отравленных шарах, сожженных заживо жандармах, повешенных матросах. Распространялись небылицы о насилиях над женщинами, реквизированных проститутках, бесконечном воровстве. Обо всем этом печатали газеты, и простаки им верили. Некоторые газеты специализировались на фальшивых ордерах на аресты за поджог (232), фальшивых подписях, оригиналов которых таки и не представлялись, но которые признавались как убедительное свидетельство в судах военных трибуналов и добропорядочными историками. Когда казалось, что ярость буржуазии угасала, пресса раздувала ее вновь. Одна газета стремилась превзойти другую в подлости. «Мы знаем, что Париж, — писала «Бьен Паблик», — не желает ничего другого, как снова поспать. Нам нужно потревожить его, мы встряхнем его». 8‑го июня «Фигаро» все еще вынашивала планы резни (233). Писатель–революционер, который возьмет на себя труд собрать в одном томе выдержки из реакционной прессы мая и июня 1871 года, из парламентских запросов, буржуазных памфлетов и вымыслов о Коммуне — эту колдовская смесь котла ведьм — сделает для назидания и справедливости людей больше, чем целый отряд горластых агитаторов.
К чести французов, среди этой эпидемии трусости проявлялись черты великодушия и даже героизма. Раненого Вермореля укрыла супруга одного консьержа, которая несколько часов выдавала его за своего сына. Нескольким членам Коммуны предоставила убежище мать версальского солдата. Неприметные люди спасли большое число инсургентов. А в первое время перемещение и укрытие побежденных угрожало смертью. Женщины вновь выказали свое милосердие.