Во время триумфального вхождения Мольтке во главе победоносной прусской армии в Берлин, рабочие встретили его возгласами приветствия Коммуне, в ряде мест люди подверглись нападениям кавалерии.
XXXIV. Судилище над коммунарами
Примирение — ангел, спускающийся после бури.
Человеческие резервации Версаля и Сатори вскоре переполнились. С начала июня пленников вывозили в морские порты и поместили в фургоны для скота, фрамуги которых герметически закрывались, не пропуская свежего воздуха. В углу лежала кучка галет, и пленники, набросившись на эту кучку, превратили ее в крохи. Они оставались без воды сутки, иногда 32 часа. Они боролись в толкотне за глоток свежего воздуха, за крохотное пространство. Некоторые сходили с ума, бросались на своих товарищей (239). Однажды в Ла Ферте—Бернар в фургоне раздались крики. Начальник охраны остановил конвой. Полицейские разрядили через фрамугу револьверы. Последовала тишина, и гробы на колесах двинулись дальше на большой скорости.
С июня по сентябрь, таким образом, перебросили 28 000 пленников в порты, форты и на острова в океане, из Шербура в Жиронду. Двадцать пять понтонов приняли 20 000 человек, форты и острова — 8 087.
На понтонах регулярно пытали. Традиции июня и декабря в отношении жертв 1871 года соблюдались как религиозный ритуал. Пленники, загнанные в клетки из досок и железных перегородок, видели лишь тусклый свет сквозь иллюминаторы. Воздух не вентилировался. С первых часов устанавливалась невыносимая духота. Вдоль этого зверинца взад и вперед ходили часовые, имевшие приказ стрелять при малейшей тревоге. Пушки, заряженные картечью, глядели на береговые батареи. Не было ни подвесных коек, ни одеял, а для еды — немного галет, хлеб и бобы, ни вина, ни табака. Жители Бреста и Шербура прислали немного провизии, чуточку деликатеса. Начальство отослало это назад.
Со временем жестокий режим немного ослаб. Пленникам предоставили по гамаку на двух человек, немного рубах, блуз и, временами, вина. Им позволили мыться, выходить на палубу подышать свежим воздухом. Матросы проявляли некоторый гуманизм, морские пехотинцы оставались теми же бандитами, что и в мае. Команда понтона часто вырывала пленных из их рук.
Режим на понтонах менялся в зависимости от офицеров. В Бресте второй офицер, командир «Города Лиона», запретил оскорблять пленников. В то же время главный старшина корабельной полиции «Бреслау» обращался с ними как с преступниками. В Шербуре один из лейтенантов «Таге», Клемансо, отличался свирепостью. Командир «Баяра» превратил свое судно в малую Оранжерею. На этом корабле засвидетельствованы наиболее гнусные акты в истории французского флота. Правилом на его борту была абсолютная тишина. Как только в клетках кто–нибудь заговаривал, часовой угрожающе стрелял несколько раз в воздух. За жалобу или забвение правил пленных привязывали к решетке клетки за лодыжки и запястья (240).
Темницы на берегу были столь же ужасны, как и на понтонах. В Келерне закрыли в одном каземате сорок пленников. Казематы, расположенные внизу, представляли собой ад. В них опорожнялись выгребные ямы, и по утрам фекалии покрывали пол почти на пять сантиметров. Рядом находилось нормальное свободное жилище, но туда пленников не помещали. Однажды здесь побывал Жюль Симон, вообразивший, что его бывшие избиратели просто плохо выглядят, и решивший, что режим следует ужесточить. Элизе Реклю открыла школу. Она пыталась просветить 151 пленника, которые не могли ни читать, ни писать. Министр образования распорядился прекратить занятия и закрыть небольшую библиотеку, где собирались пленники, преодолевая большие затруднения.
Пленников в фортах, как и на понтонах, кормили галетами и беконом. Позднее к этому рациону стали прибавлять по воскресеньям суп и хлеб. Употребление ножей и вилок было запрещено. Понадобилось несколько дней борьбы, чтобы добыть ложки. Прибыль торговца, которая, согласно ведомости, должна была ограничиваться десятью процентами, достигала пятисот процентов.
В форте Бояр мужчины и женщины были заключены в одно помещение, лишь разделенное перегородками. Женщин вынуждали мыться на глазах у часовых. Иногда за перегородками находились их мужья. «Мы заметили, — писал один узник, — что одна молодая красивая девушка, лет двадцати, падала в обморок всякий раз, когда была вынуждена раздеваться» (241).