Двадцать шесть военных трибуналов, двадцать шесть юридических машин действовали в Версале, Мон—Валерьене, Париже, Винсеннесе, Сен‑Клу, Севре, Сен‑Жермене, Рамбуйе, а также в Шартре. При формировании этих трибуналов игнорировалось не только подобие юстиции, но даже военные правила. Ассамблея не потрудилась даже определить их прерогативы. И этих офицеров, еще не остывших от боев, для которых любое сопротивление, даже самое легитимное, являлось преступлением, спустили с цепи на поверженных противников. Для них юриспруденцией был собственный произвол, гуманизмом — собственная сдержанность, указанием — собственные полномочия. При наличии подобных янычаров и уголовного кодекса, объемлющих своим эластичным обскурантизмом все на свете, для того чтобы обесчестить Париж не было никакой нужды в чрезвычайных законах. Вскоре в этом юридическом логове стали изобретать и распространять крайне экстравагантные теории. Так, присутствие на месте преступления являлось свидетельством соучастия в нем. В подобных судах это признавалось догмой.
Вместо перевода военных трибуналов в порты, пленников заставляли совершать мучительные переезды от морского побережья в Версаль. Некоторые из них, такие как Элиза Реклю, проходили таким образом через четырнадцать тюрем. Из понтонов их гнали пешком, в наручниках, на железнодорожную станцию, однако, в Бресте, когда они проходили по улицам, звеня цепями, прохожие обнажали перед ними головы.
За исключением нескольких видных пленников, о судах над которыми я коротко расскажу, большинство пленников предстало перед трибуналами после допросов, которые не выявляли даже их идентичность. Слишком бедные, чтобы нанять адвоката, эти несчастные люди, без совета, без свидетелей защиты — тех, кого они призывали, не осмеливались прийти из боязни ареста — появлялись и исчезали из суда. Обвинение, допросы, приговор тасовались в течение нескольких минут. — Вы воевали в Исси, в Нейи? Ссылка на каторгу. — Что! Пожизненная каторга? А жена, дети? — Другому говорили: — Вы служили в батальонах Коммуны? — Но кто бы кормил мою семью, когда закрылись мастерские и заводы? — Снова каторга. — А вы? Виновен в незаконном аресте. В колонию. — 14‑го октября, менее чем через два месяца, первый и второй трибуналы вынесли более шестисот приговоров.
Если бы я был в состоянии передать мученичество тысяч людей, которые прошли, таким образом, угрюмыми рядами из национальных гвардейцев, женщин, детей, стариков, медсестер, врачей, функционеров этого разрушенного города! Именно вам я должен был воздать честь, вам, прежде всего. Вас безымянных я должен был поставить на первое место. Вы заслужили это место работой на баррикадах, где выполняли свой долг в полной безвестности. Подлинная драма военного трибунала разыгрывалась не на тех торжественных заседаниях, где обвиняемые, суд и адвокаты готовили публичные выступления, но в залах, где находились несчастные люди, забытые всем миром, лицом к лицу с судьями, неумолимыми, как винтовки, предназначенные для расстрела. Сколько этих скромных защитников Коммуны сложили головы с большим достоинством, чем их лидеры. И никто не узнает о их героизме! Поскольку известны наглость, оскорбления, нелепые аргументы судей, можно себе представить, какие унижения пришлось испытать обвиняемым под сенью этих новых чрезвычайных судов. Кто отомстит за гибель множества людей на Пер‑Лашез под покровом ночи?
Газеты не упоминали об этих судилищах, но в отсутствие имен жертв я раскрою для истории имена некоторых судей.
Прежде, во времена славы французской армии, в 1795 году, после сражения за Киберон требовалось пригрозить офицерам Республики смертью, чтобы они согласились участвовать в трибуналах для суда над мятежниками Вандеи. Но тогда эти побежденные под прикрытием артиллерии, с английским оружием, ударили в спину своей стране, в то время как союзные державы атаковали ее с фронта. В 1871 же году соучастники Базеня добивались почетного, с их точки зрения, права судить побежденный Париж, который был оплотом национального достоинства. В течение долгих месяцев 1 509 офицеров этой деградировавшей армии, которая не потратила и часа на восстановление и обучение, выделили из своей среды в состав трибунала и комиссаров, 14 генералов, 266 полковников и подполковников и 284 командира. Кого выбрать из этого сборища скотов? Назвав наугад несколько председателей суда — Мерлина, Буаденемеца, Жоби, Делапорта, Дюлака, Бартеля, Донната, Обера — я упущу сотню других.
Мерлин и Буаденемец уже упоминались. Полковник Делапорт представлял собой подобие Галифе. Старый, исчерпавший себя, мнительный, он оживлялся лишь после вынесения смертного приговора. Именно он произнес их больше всего при содействии своего помощника Дюльплана, который готовил приговоры заранее и впоследствии бессовестно подделывал протоколы. Говорят Жоби потерял сына во время сражений с Коммуной, и теперь он пользовался возможностью отомстить. Его маленькие сморщенные глазки искали следы страданий на лице несчастного человека, которому он выносил приговор. Любой призыв к здравому смыслу он воспринимал как оскорбление. — Я был бы счастлив, — говорил он, — зажарить адвокатов вместе с преступниками.