Первые дела, которые они рассматривали, были дела Росселя и Ферре. Либеральная пресса тепло отнеслась к молодому офицеру. В этом человеке, с его беспокойным умом, лишенным опасных политических убеждений, который так бесцеремонно повернулся спиной к Коммуне, буржуазия признала одного из своих блудных детей. Кроме того, он принес публичное извинение. Пресса опубликовала его мемуары, в которых он бранил Коммуну и федералов. День за днем газеты рассказывали о жизни пленника, о его возвышенных беседах с протестантским духовником, о душераздирающих встречах с семьей. О Ферре не публиковалось ни слова, за исключением замечаний, что он «ужасен». Его мать умерла в состоянии безумия. Брата заключили в казематы Версаля как сумасшедшего. Отец был заключенным цитадели Фурас. Сестра, девятнадцатилетняя девушка, молчаливая, погруженная в себя, стоическая работала дни и ночи за двадцать франков, которые каждую неделю отсылала своему брату. Она отказалась от помощи друзей, не желая делить с кем–либо честь выполнения своего благочестивого долга. В самом деле, невозможно вообразить что–нибудь более «ужасное».
Исполнение смертных приговоров осужденным отложили на двенадцать недель. Наконец, 28‑го ноября в шесть часов утра им сообщили о предстоящем исполнении смертного приговора. Ферре встал с кровати без проявления каких 0-либо эмоций, отказался от встречи с капелланом, написал письма к военному трибуналу с просьбой освободить отца и к сестре с просьбой похоронить его так, чтобы друзья могли с ним встретиться снова. Россель, вначале пораженный, затем побеседовал со своим духовником. Он написал письмо, с просьбой не мстить за его смерть — совершенно бессмысленное опасение — и вознес благодарности Иисусу Христу. Их товарищем в смерти был сержант 45‑го линейного полка, Буржуа, который перешел на сторону Коммуны и продемонстрировал такое же хладнокровие, как Ферре. Россель возмущался, когда на него надели наручники, Ферре и Буржуа не снизошли до протеста.
День едва занялся, было очень холодно. У холма Сатори 5 000 вооруженных солдат окружили три белых столба, каждый из которых сторожили двенадцать палачей. Командовал полковник Мерлин, объединив в себе, таким образом, три функции — победителя, судьи и палача.
Зрителей представляли любопытные соглядатаи, офицеры и журналисты.
В 7 часов появились телеги с осужденными. Забили дробь барабаны, зазвучали трубы. Пленники сошли на землю в сопровождении жандармов. Россель, проходя мимо группы офицеров, отдал им честь. Отважный Буржуа, глядя на происходящее с безразличным видом, прислонился к среднему столбу. Последним подошел в черном костюме Ферре, дымя сигарой. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он поднялся четким, ровным шагом и прислонился к третьему столбу.
Россель в присутствии адвоката и духовника попросил разрешения скомандовать залп. Мерлин не разрешил. Россель пожелал пожать ему руку в знак одобрения приговора. Тот отказался. Во время этих переговоров Ферре и Буржуа оставались неподвижными и безмолвными. Чтобы прекратить излияния Росселя одному офицеру пришлось сказать, что он продлевает мучения двух других пленников. Наконец, ему повязали вокруг глаз повязку. Ферре отшвырнул повязку и уставился глазами в очках прямо на строй солдат.
Зачитали приговор, адъютанты взмахнули саблями и прозвучали выстрелы. Россель и Буржуа рухнули на землю. Ферре оставался стоять, ему попали только в бок. По нему дали еще один залп и он упал. Солдат, вставивший дуло ружья ему в ухо, выбил ему мозги.
По знаку Мерлина, зазвучали фанфары, и, имитируя обычаи каннибалов, войска прошли триумфальным маршем мимо трупов. Какие бы вопли ужаса исторгла бы из себя буржуазия, если бы федералы прошли под музыку мимо казненных заложников!
Тела Росселя и Ферре затребовали семьи, тело Буржуа сгинуло в общей могиле на кладбище Сен‑Луи. Народ не станет отделять память о нем от памяти о Ферре, поскольку оба коммунара мужественно приняли смерть во имя дела, которому служили с большим воодушевлением.
Либеральная печать приберегла слезы скорби для одного Росселя. Несколько смелых провинциальных газет почтили всех жертв и выразили неприязнь Франции Комиссии по помилованию — «Комиссии убийц», как выразился на Ассамблее один депутат. Эти газеты, привлеченные к суду, были оправданы.
Через два дня после казни в Сатори, Комиссия по помилованию обрекла на смерть Гастона Кремьо. Со времени его осуждения прошло шесть месяцев, и эта долгая отсрочка, казалось, сделала исполнение приговора невозможным. Но провинциальная Комиссия пожелала отомстить ему за знаменитую речь в Бордо. 30‑го ноября в семь часов утра Гастона Кремьо привезли в Прадо, широкую равнину у моря. Он сказал конвоирам: — Я покажу, как должен умирать республиканец. — Его поставили к тому же столбу, у которого месяцем раньше был расстрелян солдат Пакви за переход на сторону восставших.