Итак, имеются тысячи людей, привычных к физическому и умственному труду, обреченных на пребывание в замкнутом пространстве, на безделье и жалкое существование. Часть из них находятся на узком полуострове, другие на острове Пинос, без одежды и недоедая. Ими помыкают грубые надсмотрщики (261), вооруженные револьверами. Они почти не имеют связи с родиной, за исключением редких писем, да и те задерживаются в Нумее на три недели. Сначала бесконечные раздумья, затем разочарования и ужасное отчаяние. Далее, случаи умопомешательства и, наконец, смерть. Первым вольноотпущенником стал учитель Вердю, член Совета Коммуны. Комиссар трибунала обвинил его лишь в одном преступлении: — Он был филантропом–утопистом. — Он хотел открыть школу на полуострове, ему отказали. Без дела, вдали от жены и дочери, он истомился и умер. Утром 1873 года тюремщики и монахи увидели на извилистой тропе, ведшей к кладбищу, как несут гроб, покрытый цветами от некоторых заключенных. Позади носильщиков гроба шли 800 друзей покойного в глубоком молчании. «Гроб, — рассказывал один из них, — опустили в могилу. Один из друзей произнес слова прощания. Каждый из присутствовавших бросал в могилу маленький красный цветок и восклицал: — Да здравствует Республика! — Да здравствует Коммуна! — На этом все было кончено». В ноябре на острове Пинос умер Альберт Грандье, один из сотрудников газеты «Раппель».Сердцем он оставался во Франции с сестрой, которую обожал. Каждый день он выходил на берег моря, ожидая ее, и постепенно сошел с ума. Власти отказались поместить его в психиатрическую лечебницу. Он избегал друзей, которые оберегали его, и однажды утром они обнаружили его умершим от холода в болотах, недалеко от дороги, ведшей морю (262).
Здесь хотя бы было утешение от того, что страдаешь вместе со всеми одинаково. Но считаться преступниками в логове негодяев! — Я знаю лишь одну исправительную колонию, — ответил министр–республиканец Виктор Лефран матери, просившей за своего сына. Действительно, существует лишь одна исправительная колония, где таких героев как Тринке и Лисбон, таких людей как Фонтэнь, мэр Пюто, Рокес, (имеется так много славных имен, что я стыжусь упоминания немногих), таких идейных, честных журналистов как Бриссак и Хамбер, ряд людей, ставших преступниками только из–за получения ордера на арест, посадили на пять лет вместе с убийцами и ворами, заставили выносить оскорбления и делить по ночам походную кровать. Версальцы домогаются не просто страданий тела. Они хотят повлиять на разум повстанца, погрузить его в атмосферу смрада и порока, чтобы опустить его. «Преступники» — коммунары, с которыми обращались как с уголовниками, обременяли той же тяжелой работой, били теми же палками и хлыстами, были окружены особой ненавистью тюремщиков, которые натравливали на них уголовников. Время от времени коммунарам удавалось отправить письма, и некоторые из них попали к нам. Так пишет 33-летний член Совета Коммуны, еще сохранявший здоровье.
Сент‑Луи.
… Работа в этом лагере считается особенно тяжелой. Она включает выкапывание камней, земляные работы и т. д. Работа прерывается лишь в воскресное утро на религиозную службу. Наш рацион составляет кофе без сахара в 5 часов утра, 700 грамм хлеба, 100 грамм бобов. Вечером нам дают маленький кусочек баранины, и, наконец, 690 грамм вина в неделю. Если мне удается купить четверть фунта хлеба, мое здоровье улучшается. Лишь немногие из нас здоровы. Многие страдают от анемии. В Сент‑Луи пятнадцать человек из шестидесяти помещены в больницу. Со всем этим еще можно было смириться, если бы нас не смешивали с людьми с порочными страстями. Нас пятьдесят человек в одном помещении. Что касается подрядов на работу в магазинах и учреждениях, то коммунарам они запрещены.
Другой ссыльный пишет:
Остров Ноу, 15‑го февраля.
Я обособляюсь, насколько возможно, но бывает время, когда мне нужно быть в компаунде под страхом смерти. Случается, мне надо оберегать свою пищу от прожорливых компаньонов, когда нужно выносить фамильярность Мано или Латауэра (263). Это ужасно, я краснею от стыда, когда думаю, что почти утратил чувствительность к этому позорному положению. Эти негодяи — трусы, и являются не самой малой причиной наших мучений. Все это способно свести с ума, и, мне кажется, многие из нас сойдут, в конце концов. Несчастный Березовский (264), которому за восемь лет выпало так много страданий, почти обезумел. На него больно смотреть. Как ни ужасно, я не смею этого делать. Сколько еще месяцев, лет нам придется провести в этой колонии? Я содрогаюсь при этой мысли. Несмотря на все это, верю, что не позволю себя сломать. Моя совесть спокойна, я крепок духом. Подвести может только здоровье, но в себе лично я уверен, и никогда не сдамся.