Имитация негодования со стороны предателей вызвала только чувство брезгливости. Само название, «правительство обороны», было вопиющим обличением его членов. В этот скандальный день они разыграли свой последний фарс. Жюль Симон, собрав мэров и десяток высших офицеров (40), предложил передать верховное командование военным, способным реализовать определенный план. Тот жизнеспособный Париж, который деятели 4‑го сентября приняли, они предложили теперь оставить другой власти в истощенном и кровоточащем состоянии. Ни одного из присутствовавших на совещании деятелей не возмутило это позорное предложение. Они ограничились отказом от безнадежного наследия. Это было как раз тем, чего ждал от них Жюль Симон. Кто–то пробормотал: — Надо капитулировать. — Это был генерал Леконт. Мэры поняли, для чего их созвали, некоторые из них выдавили из себя слезу.
С этого времени Париж жил как пациент, ожидающий ампутации своих органов. Еще грохотали форты, еще приносили в лазареты убитых и раненых, но все знали, что Жюль Фавр уже в Версале. В полночь 27 января умолкли пушки. Бисмарк и Жюль Фавр пришли к почетномувзаимопониманию (41). Париж сдался.
На следующий день правительство обороны опубликовало основу переговоров — двухнедельное прекращение огня, немедленный созыв Законодательного собрания, сдача немцам фортов, разоружение всех солдат и ополченцев, за исключением одной дивизии. В городе воцарилась мрачная обстановка. В эти дни Париж поразил болевой шок. Состоялись лишь немногие демонстрации. С криками: — Долой предателей! — к ратуше пришел батальон Национальной гвардии. Вечером 400 офицеров подписали пакт сопротивления, выбрав своим командиром Брюнеля, отставного офицера, уволенного во время Империи из армии за республиканские убеждения и решившего идти маршем к восточным фортам, которыми командовал адмирал Сэссе, приобретший стараниями прессы репутацию Борепера. В полночь призыв к оружию и тревоге мобилизовал десятый, тринадцатый и двадцатый округа. Однако ночь была очень холодной, а национальные гвардейцы слишком безвольными, чтобы решиться на отчаянные действия. На призыв откликнулись лишь два–три батальона. Через два дня Брюнеля арестовали.
29 января на наших фортах водрузили немецкие флаги. Документы были подписаны накануне вечером. 400 000 человек, вооруженных мушкетами и пушками, сдались 200 000 немцев. Форты, линия внешнего обвода были разоружены. В двухнедельный срок Париж должен был уплатить 200 000 000 франков. Правительство хвасталось тем, что выторговало сохранение оружия Национальной гвардии, но все знали, что для разоружения гвардейцев потребовалось бы штурмовать город. В общем, не согласное с капитуляцией Парижа, правительство национальной обороны сдало всю Францию. Условия перемирия затрагивало все армии провинций, кроме армии Бурбаки, единственной армии, которая выиграла от соглашения с немцами.
В следующие дни поступили некоторые вести из провинций. Стало известно, что Бурбаки, под давлением пруссаков и после комической инсценировки самоубийства, двинул всю свою армию в Швейцарию. Физиономия и слабость депутации оборонцев в провинциях только начали проявлять себя, когда в газете Motd’Ordre, которую основал Рошфор, вышедший из правительства 31 октября, появилась прокламация Гамбетты. Она заклеймила позорный мир и всю литанию декретов радикалов: не избираемость всех крупных функционеров и официальных депутатов Империи; роспуск генеральных советов; устранение некоторых судей (42), которые являлись частью смешанной комиссии 2‑го декабря. Игнорировалось только то, что в течение всей войны депутация действовала вопреки своим последним декретам, которые, исходя от рушащейся власти, представляли собой всего лишь электоральные трюки, а имя Гамбетты значилось в большинстве избирательных списков.