Причина столь необычной сдержанности заключается в том, что не следовало бросать тень на армию и военные трибуналы, которые расстреливали и осуждали некоторых поджигательниц за поджоги тех самых домов, которые уничтожил Приер де Ла Комб.
XX
О гибели Мильера так рассказывал Луи Мийе, генеральный советник Дордони, муниципальный советник Периго и депутат Палаты от Бордо.
С улицы Вожирар, слева от нас, вышел пикет солдат. Они двигались в две шеренги. Между ними шел Мильер.
Он был одет точно так же, каким его видел несколькими месяцами раньше в Бордо на трибуне Ассамблеи и в республиканском цирке — в черных брюках, темно–синем пальто, застегнутом наглухо, в шляпе с высокой тульей.
Пикет остановился перед дверьми Люксембургского дворца. Один из солдат, державший ружье за кончик ствола, крикнул: — Это я его задержал! Я и вправе его расстрелять! — Вокруг находилась сотня людей обоих полов и разных возрастов. Многие орали: — Смерть ему! Расстреляйте его!
Гвардеец с трехцветной повязкой на руке взял Мильера за запястье, подвел к углу здания справа, поставил против стены и отступил. Мильер снял пальто, поместил шляпу на пьедестал колонны, скрестил руки на груди и стал смотреть на солдат спокойно и хладнокровно. Он ждал.
Солдат вокруг нас расспрашивали. — Кто это? — спросили одного из них. — Это мэр, — услышал я ответ.
Из Люксембургского дворца вышел священник. На нем была ряса прямого покроя и высокая шляпа. Подойдя к Мильеру, он сказал несколько слов и указал пальцем на небеса.
Без всякой бравады, но твердо и спокойно Мильер, видимо, поблагодарил его и потряс головой в знак отказа. Священник удалился.
Из дворца вышли два офицера и обратились к пленнику. Один из них, который, видимо, подчинялся первому, поговорил с Мильером минуту или две. Мы слышали голоса, не различая слов. Затем я услышал команду: — В Пантеон!
Пикет построился вокруг Мильера, который натянул свою шляпу. Весь строй стал подниматься по улице Вожирар в направлении Пантеона.
Мы прибыли к ограде в одно время с пикетом. Дверь открылась и закрылась за ними. Поместив ноги между стойками каменной балюстрады, я ухватился обеими руками за верхние перила. Я видел их сверху, поскольку перила были низкими. Рядом со мной солдат, часовой внутренней службы, разговаривал с проститутками, расспрашивавшими его. Меня касались его локти, опиравшиеся на перила.
Пикет солдат остановился, почти упершись в закрытую дверь. Мильера провели между двумя колоннами в центре. Прибыв на место своей гибели, и поднявшись на последнюю ступеньку лестницы, он обменялся несколькими словами с офицером. Порывшись в кармане пальто, которое расстегнул, он вынул какую–то вещь, думаю письмо, и вручил его офицеру вместе с часами и медальоном. Офицер взял вещи, и поставил Мильера так, чтобы его можно было застрелить со спины. Мильер резко развернулся, и со скрещенными руками встал лицом к солдатам. Это был единственный жест негодования или гнева, который я заметил.
Прозвучало еще несколько слов. Видимо, Мильер отказался подчиниться приказу. Офицер спустился с лестницы. Мгновеньем позже солдат схватил человека, обреченного на гибель, за плечи и заставил его стать на колени.
Пока в него целилась половина ружей расстрельного взвода. Другие солдаты держали ружья в руках. В это время, предвидя близкий конец, Мильер трижды воскликнул: — Да здравствует Республика!
Офицер, подойдя к пикету, приказал поднять ружья, которые солдаты поспешно опустили. Затем он показал саблей, как будет отдан приказ стрелять.
— Да здравствует народ! Да здравствует человечество! — воскликнул Мильер.
Часовой, чьи локти касались моей руки, прореагировал на эти слова фразой: — Мы еще беспокоимся о гребанном человечестве! — Я едва расслышал эту фразу, когда Мильер пал, словно пораженный ударом грома.
Военный, который, как полагаю, был из числа унтер–офицеров, поднялся по ступенькам, опустил ствол ружья и выстрелил в упор в левый висок Мильера. Выстрел заставил голову Мильера подпрыгнуть и отпрянуть назад. Капли дождя били его лицо в течение три четверти часа, на нем запечатлелись следы пороха.