Затем поднялась консервативная Вандея. Монархисты, клерикалы, капиталисты ждали своего времени, укрывшись в своих замках, остававшихся нетронутыми, затаившись в семинариях, трибуналах, генсоветах, которые Депутация долгое время отказывалась распускать в массовом порядке. Они были достаточно благоразумны, чтобы показываться на разных полях сражений для демонстрации своего патриотизма. В течение нескольких недель они присматривались к Гамбетте и обнаружили в нем либерала за трибуной.
Их кампания началась и продолжилась благодаря единственным серьезным политикам, которыми владеет Франция — благодаря иезуитам, ведущей силе духовенства. Прибытие месье Тьера дало очевидного лидера.
Деятели 4‑го сентября сделали его своим послом. Франция, почти утратившая дипломатов со времен Талейрана, никогда не располагала деятелем, которого можно было так легко одурачить, как этого маленького человечка. Он наивно ездил в Лондон, Петербург, в Италию, врагом которой всегда был, выпрашивая для побежденной Франции альянсы, в чем ей отказывали, когда она еще не вела войну. Повсюду к нему относились несерьезно. Он встретился с Бисмарком лишь раз и договорился о прекращении огня, которое было отвергнуто 3‑го октября. Прибыв в первых числах ноября в Тур, он знал, что мир невозможен и что с этих пор будет война до конца. Вместо использования этой ситуации, помощи Депутации, он преследовал одну цель — дезорганизовать оборону.
Нельзя было найти более опасного врага. Этот безыдейный, беспринципный, реакционный и трусливый деятель не смог бы добиться успеха нигде, кроме как у французской буржуазии. Но он всегда находился под рукой, когда либералам нужно было стрелять в народ, и он был удивительным мастером парламентских интриг. Никто лучшего него не знал, как подвергать нападкам и изолировать правительство, в какой пропорции распределять предубеждения, ненависть и интересы, как прикрывать интриги маской патриотизма и здравого смысла. Кампания 1870–71 г.г. станет, определенно, его шедевром. Он решался на что–то только благодаря пруссакам, и не обращал на них внимания, пока они не форсировали Мозель. Его врагами были защитники страны. Когда наши бедные ополченцы, без офицерских кадров и военной подготовки, потерпели поражение, столь же роковое как в 1812 году, Тьер был вне себя от восторга. Его дом превратился в штаб консервативного нобилитета. Казалось, что именно Бордо стал подлинной резиденцией правительства.
Перед осадой реакционная пресса Парижа уделяла повышенное внимание провинции и с самого начала принижала значение Депутации.
После прибытия месье Тьера пресса повела неустанную войну. Она не прекращала запугивать, обвинять, указывать на малейшие недостатки не с целью их исправления, но для злословия. И это всегда сопровождалось выводом: борьба бессмысленна, неповиновение законно. С середины декабря этот клич, которому неуклонно следовали все реакционные газеты, распространился по всей провинции.
Вначале землевладельцы находили понимание у крестьян. Эта война могла вовлечь всех мужчин, которые не служили в армии или в Ополчении. Готовились военные лагеря, чтобы принять их. В тюрьмах Германии содержалось 260 000 французов. В Париже, Луаре, в восточной армии — более чем 350 000 человек. 30 000 погибли, тысячи заполнили госпиталя. С августа Франция дала войне, как минимум, 700 000 человек. Когда это кончится? В каждом доме раздавались жалобы: — Именно Республика хочет войну! Париж в руках левеллеров. — Что знает французский крестьянин о своем отечестве, и сколько крестьян могут сказать, где расположен Эльзас? Буржуазия имела в виду, прежде всего, крестьянина, когда сопротивлялась обязательному образованию. В течение 80 лет все усилия буржуа были направлены на то, чтобы превратить потомков волонтеров 1792 года в кули.
Вскоре мятежный дух заразил ополченцев, которыми почти повсеместно командовали отпетые реакционеры. Здесь и там вели батальоны подручные императора или фанатичные роялисты. В армии Луары они бурчали: — Мы не будем сражаться за месье Гамбетту (63). — Офицеры ополчения бахвалились, что никогда не подвергнут жизни своих солдат опасности.
В начале 1871 года провинции от края до края подверглись разложению. Некоторые распущенные генсоветы публично собирались, заявляя, что считают себя избранными. Депутация на этой волне, проклинала месье Тьера в своем кругу, но не позаботилась об его аресте. Революционеры, стремившиеся разъяснить Депутации, как далеко зашли дела, грубо одергивались. Гамбетта, изнуренный, утративший веру в сопротивление, помышлял лишь о примирении влиятельных людей. Он думал и о том, как устроиться в будущем.