Исключающее всякие сомнения согласие и объединение мэров побуждало также голосовать буржуазные кварталы. Выборы являлись законными, поскольку с ними согласились полномочные представители правительства. Голосовали 287 000 человек, по сравнению с февральскими выборами, значительно больше, несмотря на то, что из–за открытия ворот города после осады большая часть праздного населения устремилась в провинции поправлять здоровье.
Выборы проводились в атмосфере, приличествующей свободным людям. На подходах к залам голосования не было никакой полиции, никаких интриг. Тем не менее, Тьер имел бесстыдство телеграфировать в провинции (103): «Выборы пройдут сегодня при отсутствии свободы и морального авторитета». Свобода была настолько полной, что во всем Париже не нашлось ни единого голоса протеста.
Умеренные газеты даже хвалили статьи Officiel, в которых делегат Лонге разъяснял роль будущей Общественной Ассамблеи: «Помимо всего, она должна определить свой мандат, определить границы своей компетенции. Первым ее делом должно стать обсуждение и выработка собственной хартии. Сделав это, она должна рассмотреть средства обеспечения такого статуса муниципальной автономии, признанного и гарантированного центральной властью». Ясность, благоразумие и умеренность, которые отличали все официальные действия, производили впечатление на самых закоснелых людей. Не ослабевала лишь ненависть версальцев. В тот же день Тьер вопил с трибуны: — Нет, Франция не позволит торжествовать этим разбойникам, которые утопят ее в крови.
На следующий день 200 000 «разбойников» подошли к ратуше, чтобы ввести в должность своих избранных представителей, под бой батальонных барабанов, с развевающимися знаменами, поднятыми над фригийскими колпаками, с красными оборками вокруг мушкетов. Их ряды пополнились строевыми солдатами, артиллеристами и моряками, сохранившими верность Парижу. Они стекались со всех улиц на площадь deGreve, подобно тысяче струй великой реки. В центре ратуши, против ее центральной двери, поднялась большая платформа. Над ней возвышался бюст Республики, обвязанный красным шарфом. Огромные красные транспаранты бились о торцевую стену и колокольню, как языки огня, неся добрые вести Франции. Сотня батальонов заполнила площадь и сложила свои штыки, сверкавшие на солнце, перед ратушей. Другие батальоны, которые не могли прийти, выстроились вдоль улиц вплоть до бульвара Севастополя и причалов. Перед платформой сгруппировались знамена, несколько триколоров, все с красными кисточками, символизируя пришествие народа. Пока заполнялась площадь, зазвучали песни, оркестры играли Марсельезу и Походную песнь. Горнисты проиграли сигнал к салюту, и на набережной загрохотали пушки старой Коммуны.
Внезапно шум и грохот умолкли. На платформе появились члены ЦК и Коммуны, с красными шарфами, перекинутыми через плечи. Выступил Ранвир: — Граждане, мою душу слишком переполняет радость, чтобы произносить речь. Позвольте мне только поблагодарить жителей Парижа за тот великий пример, который они показали миру. — Член ЦК зачитал имена избранников. Барабаны отбили торжественную дробь, оркестры и двести тысяч голосов подхватили ее Марсельезой. В паузе Ранвир воскликнул: — От имени народа Коммуна провозглашена!
Тысячекратное эхо ответило: — Да здравствует Коммуна! — На кончиках штыков вращались шапки, в воздухе трепетали флаги. Тысячи рук махали платками в окнах и с крыш. Скоротечные раскаты пушечной стрельбы, музыка оркестров и дробь барабанов смешались в единый грозный гул. Сердца трепетали от радости, глаза наполнялись слезами. Париж никогда не был так взволнован со времени великой Федерации.
Прохождение колонн умело регулировалось Брунелем, который, освобождая площадь от одной колонны, вводил на нее те батальоны, которые находились снаружи, все одинаково стремились приветствовать Коммуну. Флаги склонялись перед бюстом Республики, офицеры салютовали саблями, солдаты поднимали вверх свои мушкеты. Лишь к семи часам вечера прошла последняя колонна.
Агенты Тьера возвращались в Версаль и удрученно сообщали ему: — Поистине, весь Париж принял участие в демонстрации. — ЦК же мог с энтузиазмом заявить: «Сегодня Париж открыл новую страницу в летописи истории, и записал в ней свое могучее имя. Пусть шпионы Версаля, которые рыщут среди нас, идут и сообщат своим хозяевам, что значит общественное движение всего населения. Пусть эти шпионы уносят с собой величественный образ народа, вновь обретающего свой суверенитет».