Люди, настроенные против Парижа, увидев это спокойствие, это единение сердец, этих раненых мужчин, восклицающих: — Да здравствует Коммуна! — там, в Мон—Валерьяне, разлагаются трупы, здесь люди живут как братья — в несколько часов заражались атмосферой столицы.
Они проникались лихорадочной верой, безоговорочной преданностью и надеждой — надеждой, прежде всего. Какое еще восстание было так вооружено? Это была не просто кучка отчаянных смельчаков, сражающихся позади нескольких мостовых, обреченных заряжать свои мушкеты камнями и железками. Коммуна 1871 года, вооруженная гораздо лучше, чем в 1793 году, располагала, по крайней мере, 60 000 бойцов, 200 000 мушкетов, 1 200 пушками, пятью фортами, укрепленным районом, покрывающим Монмартр. Бельвиль, Пантеон, район, господствующий над всем городом. Она имела боеприпасы, достаточные для пользования несколько лет, и миллиарды франков по первому требованию. Что еще нужно для победы? Революционный инстинкт. В ратуше не было человека, который не гордился бы обладанием его.
Заседание 3‑го апреля во время сражения было бурным. Многие громко осуждали безумную вылазку. Лефрансэ, негодовавший против обмана, вышел из состава Комиссии, которая перед лицом требований объясниться, возложила всю вину на генералов. Их приверженцы держали оборону, заявив, что нужно дождаться вестей с поля сражения. Вскоре вести о катастрофе пришли, и колебаний больше не было. За такое превышение власти было возможно лишь одно искупление. Флуранс и Дюваль решились на него добровольно. Другим следовало бы поступить так же. Тогда бы смирились с гибелью людей, раз и навсегда было бы покончено с подобным безрассудством, и укрепилась бы власть Коммуны.
Но обитатели ратуши не были настолько непреклонными. Многие воевали, участвовали в заговорах против Империи, сидели в тех же тюрьмах, отождествляли Революцию со своими друзьями–генералами. И, кроме того, разве одни генералы были виновны? Так много батальонов не могли шевельнуться ночью без ведома Совета. Оставаясь в неведении, члены Совета, тем не менее, несли ответственность за трагедию. Ради справедливости они должны были казнить в своих рядах каждого десятого. Члены Коммуны, несомненно, чувствовали это и не посмели винить генералов.
Они могли, по крайней мере, отстранить их. Они довольствовались выводом генералов из Исполнительной комиссии и соответственно объявили об этой мере. «Коммуна хотела предоставить им свободу действий в проведении военных операций. Она была столь же далека от того, чтобы досаждать им, сколь от того, чтобы ослабить их власть». И все же их небрежность, некомпетентность стали роковыми. Некомпетентность спасла их от подозрений в измене. Эта снисходительность была чревата последствиями для будущего.
Будущее связывалось с Клюзере. С первых дней он досаждал ЦК, министерствам требованиями поста главнокомандующего, имея на руках планы борьбы с мэрами. ЦК ничего не мог с ним поделать. Затем Клюзере занялся обработкой Исполнительной комиссии, которая 2‑го апреля в 7 часов вечера назначила его военным представителем с распоряжением приступить к исполнению своих обязанностей немедленно. В это время был пробит сбор для роковой вылазки. Клюзере позаботился о том, чтобы повременить с занятием своего поста. Он подождал, пока генералы погубят себя, а 3‑го апреля появился в Совете с обвинениями их в инфантильности. Именно этому воинственному памфлетисту, без определенной политической ориентации, но имевшему орден за победу над социалистами в 1848 году, бывшему марионеткой в трех восстаниях, социалисты 1871 года поручили защиту своей Революции.
Выбор был отвратительным, сама идея назначения военного представителя — ошибочна. Совет просто сделал ставку на оборону. Лучшим делегатом был бы здравый смысл в деле охраны боевых линий, в упорядочении работы служб, обеспечении провизией и командовании батальонами. Комиссия, включающая нескольких активных и деятельных членов, дала бы все гарантии безопасности.
Более того, члены Совета не смогли указать на то, какого рода оборону они имели в виду. Оборона фортов, редутов, вспомогательных позиций требовала тысяч солдат, опытных офицеров, применения кирки наряду с мушкетом. Национальная гвардия не отвечала таким требованиям. Укрывшись же за крепостным валом, она становилась непобедимой. Было бы достаточно взорвать форты с юга, укрепить Монмартр, Пантеон и Бутт—Шомо, основательно оборудовать крепостные укрепления, соорудить вторую и третью линии укреплений, чтобы сделать Париж недоступным или неприступным для врага. Совет не привлек внимания ни к одному из видов такой обороны, но позволил своим делегатам заняться сразу двумя видами, и, в конце концов, бросил их на произвол судьбы один за другим.