Выше упоминалось, что роман во многом автобиографичен. Но не менее важно то, как автор вспоминает свою молодость. Здесь все смягчено, многое сглажено. Начать хотя бы с того, что директор школы Серых монахов был не только смешон, как в главе второй романа, — это был жестокий деспот, от которого в детстве немало натерпелся сам автор, отданный в эту школу в соответствии с семейной традицией. И не так невинны были увеселения кембриджских студентов, а тем более оторванных от дома молодых людей, изучавших в Лондоне право, как это явствует из дальнейших глав. Здесь необходимо вспомнить, какие строгие ограничения накладывала на писателей середины XIX века викторианская мораль. Достаточно глухо сам Теккерей упоминает об этом в предисловии к роману: "… вы не услышите о том, что происходит в действительной жизни, что творится в высшем обществе, в клубах, колледжах, казармах, как живут и о чем говорят ваши сыновья…" В "Ярмарке тщеславия", в "Неприкаянной главе" Теккерей виртуозно описал падение Бекки, а затем и ее отношения с Джозом Седли, когда ей вторично удалось поймать его в сети. Он сумел выразить все, что хотел, не сказав ничего, что могло бы оскорбить викторианскую общественную цензуру. То же относится и к "Пенденнису". Конечно, в жизни все было иначе, чем изобразил автор, и можно не сомневаться, что уже в то время читатели его круга — мужчины отлично это понимали, а женщины догадывались. Особенно показателен в этом отношении эпизод с Фанни во второй части романа, — эпизод, который на поверхностный взгляд кажется бледным и неубедительным.
Поскольку в "Пенденнисе" налицо единая сюжетная линия — жизнь героя, действие здесь развертывается проще, стройнее, чем в "Ярмарке", где автор фактически ведет параллельно истории двух семейств, лишь местами пересекающиеся. Это тоже способствует более спокойному тону Второго романа. Излагая события последовательно, всего с двумя-тремя временными перестановками, автор как бы имеет больше времени, чтобы остановиться, оглядеться, пригласить читателя полюбоваться природой, посмеяться над жеманством мисс Амори, над чудачествами повара-француза или над войной между двумя издателями-соперниками, наконец — чтобы порассуждать о жизни, о людях, о себе. Но это одна категория времени, так сказать — внутреннее время романа. А было и второе время — фактическое, ведь автор был связан обязательством каждый месяц сдавать издателю определенное количество материала. И это время было к нему беспощадно, не давало возможности достаточно тщательно перечитывать написанное.
В "Пенденнисе" нетрудно обнаружить ряд описок — автор может перепутать номера домов и имена собеседников, может в одной главе назвать женщину Элизабет, а в следующей — Флорой и т. п. Самые явные из этих описок в позднейших английских изданиях были исправлены, кое-какие дополнительно исправлены в настоящем переводе, но многие остались. О том, что Теккерей отлично отдавал себе отчет в этих мелких недоделках, свидетельствуют и строки из его предисловия к "Пенденнису", и его письма. Например, в письме к литератору Сэмюелу Филипсу от 9 февраля 1851 года он пишет: "…а что касается бедного Пенденниса, полного описок, промахов и оплошностей, которые мне бы хотелось исправить (так же, как хотелось бы исправить немало непоправимых ошибок не только в "моих книгах, но и в жизни), — то пусть получает по заслугам и платится за свои недостатки". К этой же теме Теккерей возвращается в своем позднем очерке "De Finibus" (см. т. 12 настоящего издания).
В "Пенденнисе" фигурирует много эпизодических персонажей, знакомых читателям по "Ярмарке тщеславия". Автор обращается с ними чрезвычайно вольно, они населяют вымышленный им мир невзирая на хронологию. Так, в "Пенденнисе" вновь появляется лорд Стайн, которого автор похоронил в "Ярмарке", точно указав дату его смерти — 1830 год, а с ним и его адъютант мистер Уэнхем, и его придворный шут мистер Уэг. Само по себе такое "воскресение из мертвых" по воле автора — не единственный случай в мировой литературе. Интересно отметить другое, — изменившееся отношение Теккерея к аристократии сказалось даже в такой мелочи: лорд Стайн, оставшись грубияном и деспотом, в главе пятьдесят первой "Пенденниса" проявил себя вполне человечно, что в "Ярмарке" было бы невозможно.