Сейчас я не могу Вам сказать, — может быть, скажу позже, если настанет день, когда у нас не будет друг от друга секретов, — что именно за последние несколько часов изменило все мои виды на будущее; а пока знайте одно: мне стало известно нечто такое, что заставило меня отказаться от планов, которые я строил, от многих честолюбивых и суетных надежд, которым я предавался. Я уже известил письмом сэра Фрэнсиса Клеверинга, что до своей женитьбы не могу принять его место в парламенте; точно так же я не могу взять и не возьму за Вами больше того, что Вам принадлежало со времени смерти Вашего деда и рождения Вашего младшего брата. Ваша добрая матушка ничего не знает — и, надеюсь, никогда не узнает — о причинах, побудивших меня принять это странное решение. Оно вызвано одним печальным обстоятельством, в котором никто из нас не повинен, но которое тем не менее оказалось столь же роковым и непоправимым, как тот удар, что заставил бедного Альнашара уронить поднос с посудой и разбил вдребезги все его надежды. Я пишу весело — что толку горевать, когда все равно ничего не исправишь. Главный выигрыш в лотерее нам не достался, милая Бланш; но я о нем не заплачу, если и Вы будете довольны; и, повторяю, я всеми силами постараюсь, чтобы Вы были счастливы.
Ну, какие же новости Вам сообщить? Дядюшка болен, мой отказ от места в парламенте расстроил его чрезвычайно, — бедный старик, это была его затея, не удивительно, что он оплакивает ее крушение. Но мы с Уорингтоном и с Лорой держали военный совет: они знают эту страшную тайну и одобряют мое решение. Вы наверняка полюбите Джорджа, как любите все, что великодушно, благородно, честно; а Лора — она должна стать нашей сестрой, Бланш, нашей святой, нашим добрым ангелом. С двумя такими друзьями — что нам за дело до всего света, до того, кто будет представлять Клеверинг в парламенте и кого будут, а кого не будут приглашать на самые блестящие балы сезона?"
Получив это откровенное послание, Бланш написала уже известное нам письмо Лоре и второе — самому Пену, которое можно, пожалуй, оправдать его письмом к ней.
"Вы избалованы светом, — писала Бланш, — Вы не любите Вашу бедную Бланш так, как она хочет быть любимой, иначе Вы не могли бы так легко предложить от нее отказаться. Нет, Артур, Вы меня не любите — Вы светский человек, Вы дали мне слово и готовы его сдержать; но где мечта моей юности — безраздельное чувство, неумирающая любовь? Я для Вас лишь минутное развлечение, а хотела бы наполнить всю Вашу жизнь… мимолетная привязанность, а хотела бы владеть всей Вашей душой. Я мечтала о слиянии наших сердец; но ах, Артур, как одиноко Ваше сердце, какую малую долю его Вы отдаете мне! О нашем расставании Вы пишете с улыбкой; пишете о встрече, но не спешите ее приблизить! Неужели же вся жизнь — разочарование, неужели цветы в нашем саду уже увяли? Я плакала… молилась… часами лежала без сна… сколько горьких, горьких слез я пролила над Вашим письмом! Я несу Вам поэзию, переполняющую мое существо… порывы души, которая жаждет быть любимой… просит одного — любви, любви, любви… бросается к Вашим ногам и кричит: "Люби меня, Артур!" И в ответ на этот смиренный призыв моей любви Ваше сердце не бьется сильнее, гордый взор не застилает слеза сострадания. Вы принимаете сокровища моей души так, словно это мусор, а не жемчуг из бездонной глубины чувства… не алмазы из пещер сердца! Вы обращаетесь со мной, как с рабыней, требуете покорности! Это ли награда вольнолюбивой девушке, это ли плата за страсть целой жизни? Увы, так было всегда, истинная любовь всегда безответна. Как могла я, безумная, надеяться, что меня минует удел всех женщин, что я прильну пылающим лбом к сердцу, которое меня поймет? Безумные то были мечты! Один за другим увяли цветы моей юности; и этот, последний, самый прекрасный, самый душистый, так нежно, так страстно любимый, так трепетно взлелеянный цветок — где он? Но довольно об этом. Пусть мое сердце истекает кровью. Да будет всегда благословенно Ваше имя, Артур.