— Каюсь, ваше высокородие, — прищёлкнул каблуками Заболотин, невольно улыбаясь, и стянул с головы кепку. Даже не поднимая головы, подполковник лучился добродушием, как летнее солнце — теплом.
— Садитесь, — кивнул Женич, посасывая свою неизменную трубочку вишнёвого дерева.
Заболотин присел рядом с Борькой, вернее, рядом со штабс-капитаном Малуевым, рассеянно мнущим сигарету. Курить в помещении штаба запрещал Женич, утверждая, что «эти дымящие бумажки» весь запах его табака перебивают. Поэтому он попыхивал трубкой в гордом одиночестве, а остальные курящие либо сбегали с той или иной периодичностью за угол к младшим офицерам, либо молча страдали, как Борька. С Малуевым Заболотин сдружился ещё в последнем классе школы, а потом вновь столкнулся с ним «в офицерке», чему оба одноклассника оказались несказанно рады. Третья, самая неожиданная, их встреча произошла уже здесь, на фронте, когда Борину роту тоже включили в состав батальона Женича.
— Опять в кепке пожаловал? — вдруг строго произнёс подполковник. Как Женич разглядел кепку сквозь стол, оставалось загадкой. Многие говорили, что Женич видит сквозь предметы. А может, по тому, что Заболотин и куртку не сменил, догадался, но так думать скучно.
Заболотин смял головной убор в руке, вздохнул, но ничего не сказал.
— Не по уставу это, милый мой, нехорошо, — покачал головой Женич, хорошо зная тщетность своих попыток отучить Заболотина надевать «вне боевых выходов» вместо фуражки зелёную солдатскую кепку. Капитан был упрям, как стадо горных козлов, и принципиален, как самурай. Если в бою можно — то почему в остальное время нельзя? Ну чем это может уронить офицерскую честь? В уставе ведь сказано «во время боевых действий» — а сейчас что, мир, что ли?
Все эти аргументы Женич давным-давно выслушал, но остался при своём мнении. Впрочем, ровно как и Заболотин.
Но эти мысли капитан оставил при себе, вместо этого привычно ответил на укоризненный взгляд подполковника:
— Каюсь, ваше высокоблагородие, привычка.
— Всё вы валите на привычку, — сделал недовольное лицо Женич, но потом устало махнул рукой: — Ладно, вернёмся к этому разговору позже. А пока можете ответить на несколько вопросом касательно вашего доклада?
Заболотин с тоской кивнул, показывая, что готов отвечать. Именно поэтому он не любил письменные доклады: ты, вымотавшийся за сутки, спишь, а кто-то обсуждает, что ты там написал. А потом ты отвечаешь на вопросы, порою совершенно дикие, в течение устного доклада ни за что бы не возникшие…
— Что вы собираетесь делать с подобранным вами мальчиком? — чуть разжал обычно недовольно поджатые губы капитан Аркилов — мужчина средних лет, с резкими чертами лица высеченной из камня статуи и гладко зачёсанными назад чёрными волосами. Они с Заболотиным недолюбливали друг друга, взаимно и так сильно, как только могут два капитана в одном батальоне: штабной помощник командира — и его же, командира, неофициальный любимец.
— Я ещё пока не решил, — сдерживая раздражение, произнёс Заболотин. — Он сирота и сам попросился с нами, так что теперь — либо в приют, либо…
— Какие ещё «либо» тут могут быть?! — возмутился Аркилов, но его одёрнул Боря, положив свою лапищу ему на плечо. Не зря Борю звали Малым, не только за одну фамилию. Малуев был на голову выше любого в батальоне, и пропорции у него были соответствующие.
— Приюты сейчас долго не живут, — мрачно сказал Борька. — Если мальчишка выжил без приюта, то пусть и дальше так живёт, если хочет.
— А что он хочет? — внезапно спросил Женич, до этого внимательно слушающий разговор.
«Убить меня», — чуть не ляпнул Заболотин, привыкший говорить подполковнику только правду. Но в этот раз смолчал:
— Он хочет остаться с отрядом.
Ложь — не обязательно выдумка. Она может быть отчасти правдой, даже в большинстве своём — правдой, но «благородные» различия между полной и избирательной ложью были придуманы теми, кто пытается оправдаться перед своей совестью. А когда ты усиленно ищешь отговорки, убеждаешь в своей невиновности всех вокруг или себя одного, это означает, что неправ-то как раз ты. Совесть не ошибается. Человеку же ошибаться свойственно.
«Скажу, — твёрдо решил Заболотин, стараясь хоть этим сгладить тягостное чувство неправды. — Скажу вечером, с глазу на глаз. Он должен знать». От этой мысли стало спокойнее.
— Ну, как решите, — с неудовольствием смирился Аркилов. — Я бы не связывался с такой обузой.
— Это вы, — строго произнёс Женич, вытряхивая трубку в окно и набивая её заново. — И ваше решение. А я… Что же, я разрешаю мальчику остаться — пока не станет окончательно ясно, кто он такой. Кстати, как его зовут?
— Он говорит — Сивый… Имя не назвал, а я не настаивал.
— А почему не настаивали? — уточнил Аркилов. Боря взглянул на него, кротко и терпеливо, но Аркилов отчего-то занервничал и замолчал.
— Он расскажет всё, когда придёт в себя. Слишком многое пережил. Он, вообще-то, ребёнок, — отрезал Заболотин, силой подавляя желание сказать какую-нибудь колкость в адрес педантичного капитана. Дразня взгляд, покоилась на столе его чистейшая, аккуратная фуражка.
— Хватит разводить споры, мы не на птицефабрике, — прервал подполковник, чуть хмуря брови. — Достаточно. Другие вопросы не ждут.
Оба капитана сразу смолкли. Женич, удовлетворённый таким эффектом, кивнул, ласково приговаривая:
— Вот и славненько. Значит, время поговорить о вашем рейде…
— Я к вашим услугам, но вряд ли смогу рассказать больше, чем написал, — честно предупредил Заболотин.
— Ну, это смотря какие вопросы… А про мальчика вашего, приёмыша, мы ещё поговорим. Безо всяких свидетелей, спокойно.
Заболотин тут же согласился. Посоветоваться с Женичем надо было обязательно, такие вещи без его ведома не решаются…
Правда, на сей раз уже решились, и капитан это чувствовал, хоть и старался не думать. Но своего «индейца» он уже оставить не мог. Даже несмотря на эти дурацкие пять попыток. Вернее — уже четыре…
… Заболотин-Забольский вынырнул из пучины воспоминаний и задумчиво поглядел на оказавшийся отчего-то пустым бокал. Вадим верно истолковал этот взгляд и откупорил вторую бутылку.
— Ты уже минут пять молчишь, — укоризненно сообщил он.
— Меньше, — внезапно подал голос Гном, устремив взгляд куда-то в коридор. Полковник обернулся, чтобы узнать, что так привлекло взгляд Гнома, и вздохнул.
— Давно не спишь? — поинтересовался он у стоящего на пороге кухни Сифа. Юный фельдфебель, кутаясь в плед, поджимал поочередно то одну, то другую ногу: он был босиком, а кафель на полу кухни холодил порою даже через тапки. В ногах мальчика крутился огромных размеров кот, а заметив взгляд — утробно мурлыкнул людям и гордо растворился в полутьме коридора, будто привиделся.
— Не то, чтобы очень. Вы как раз рассказывать начали, а я проснулся, — слегка виновато улыбнулся Сиф и чихнул.
— Ребёнку нужно согреться, — строго сказал Вадим и полез в навесной шкафчик за новым бокалом.
— Не спаивай моего ординарца! — попытался было воспротивиться Заболотин, но не преуспел в этом начинании, наткнувшись на строгий взгляд бывшего однокурсника.
— Я не спаиваю, я лечу, — припечатал Кром и выдвинул из-за стола ещё один стул. — Садитесь, молодой человек. Не топчитесь.
Сиф послушно сел и слегка ошалело поглядел на бокал, который ему уже сунул в руку Кром.
— Грейся, — строго велел Вадим.
— Дохтур наук нашёлся тут, тоже мне, — проворчал Заболотин-Забольский, недовольно косясь на Вадима, но того было так просто не прошибить.
— Ваше превосходительство, — переключился Вадим на Гнома, — а вы где воевали тогда?
Сиф дёрнулся, но под строгим взглядом Крома пригубил вино, а Гном поставил на стол бокал, задумался и не слишком охотно ответил:
— Я был на самой границе. Там, почитай, только городская война шла. Снайперы, засады, непредвиденные обстоятельства, непредвиденные жертвы, непредвиденное мирное население — а нам сидеть и думать, пытаясь их предвидеть. Дрянь, а не война, — Гном осушил бокал в несколько глотков и наполнил снова.
— Ну, мы тоже в городах воевали, — вздохнул Кром. — И думали тоже. Правда, не в тех масштабах…
— А мы — в тех… — проворчал Гном.