— С капитаном Заболотиным или подполковником Женичем? — уточнил отец Николай.
— Обема.
— Юношеский максимализм, — вывел священник. — Ясно. Слушай, отрок, ты вообще-то не думал, что прёшь против собственной судьбы?
Если пацан и думал так, он оставил это при себе.
— Друзья тебя бросили. Капитан спас и пристроил в батальоне.
— Не бросили! Я бы их догнал! — голос у мальчишки сорвался куда-то в дискант, а потом резко, без перехода, сел до шёпота: — Так всегда поступают. Целые важнее. А я бы догнал.
— Не успел бы. Через пару дней здесь будет столько солдат, что тебя и так, и сяк пришили бы. На всякий случай. Не мы — так выринейцы. И были бы в своём праве, между прочим, потому что иначе ты бы кого застрелил. Пойми, мы, конечно, хозяева своей судьбы, но иногда чудеса накладываются на чудеса — и хотим мы того или нет, но судьба нас куда-то ведёт сама. Сам подумай, какие у тебя были шансы уцелеть, какие — очнуться вовремя, чтобы тебя заметили, и какие — чтобы сначала Заболотин, а потом и Женич согласились оставить тебя в батальоне.
Пацан, в общем-то, не знал, какие, но признаваться в этом не собирался, и отец Николай ответил вместо него:
— Почти никаких. Тем не менее, это случилось. И в таком случае не разумнее ли принять это, как данность, а не отказываться от всего мира в бесполезной попытке вернуть всё назад? Не вернёшь. Не воскресишь ни тех мальчишек, которых я отпевал, ни Никиту Мокринского.
— Я сам решу, что разумнее!
И вот тут отец Николай улыбнулся:
— Наконец-то я слышу что-то конструктивное! Решай, конечно. Судьба — она только твоя. И если куда и приведёт, то только туда, куда ты сам себя вёл.
Впервые за разговор мальчик повернулся на бок и взглянул на священника c толикой удивления:
— А ты только что говорил…
— Ну, я постарался сгустить краски. Чтобы один молодой человек хоть как-то на это среагировал и захотел хотя бы возразить. Судьба — это твой выбор. А свобода выбора нам дана изначально.
— Кем дана? — напрягся мальчишка.
— Тем, Кого, как я помню, даже ты звал в бою. Ну, по крайней мере, ты мне сам это сказал тогда.
— А… — неопределённо ответил мальчик и снова повернулся на спину. — Идяй, поп. Мне и так… фигово, — и в порыве внезапной откровенности к этому человеку, ни к чему, в принципе, не обязывающей, добавил: — Мир… будто краски теряет. Без «песка».
— Краски? — отец Николай встал. — А ты попробуй быть сильнее тяги к твоему… ПС.
— Я и так сильный…
— Тогда, значит, пересилишь.
— А зачем?
— Хороший вопрос. Чтобы оставаться сильным и ни от чего не зависеть…
Пацан вздохнул и не ответил. Хотел даже сказать что-то про этого их Заболотина, про то, что он его убьёт — и бороться с самим собой не придётся… но передумал. Закрыл глаза, чтобы не видеть бесцветный мир, и услышал, что священник вышел. Странный человек… Хочется ему доверять.
Александр Павлович и Сиф довольно долго сидели в молчании и неизвестно, кто бы первым его нарушил, если бы не решил всё стук в дверь. Сиф вздрогнул и поднял голову:
— Да?
— О, Индеец! А его-скородие ты куда дел? — в кабинет заглянул Котомин, крутящий на пальце брелок-ключ от машины.
— Его высокородие отнял у меня авто и смылся, — печально сообщил Сиф, которого в присутствии поручика тянуло хохмить вне зависимости от собственного настроения. — А чего спрашиваешь?
— Да, в общем-то, просто так, незачем. Я и сам это знаю, — поручик зашёл, удивлённо поглядел на Станкевича и спохватился: — А я помешал?
— Ты всегда вовремя, Кот, — утешил Сиф, который был действительно рад Котомину, прервавшему тягостное молчание. Потом вспомнил, что «Кот» — это не уважительно, и поправился: — То есть, вы всегда вовремя, вашбродь.
Котомин расхохотался:
— Это чего за этикет? Его-скородие на тебя наругался?
— Ага, — весело согласился юный фельдфебель. — Ну так ты чего зашёл-то?
— Да, собственно… — Котомин присел на стоящий у вешалки стул и вытянул ноги, перегородив дверь. Что-то было в поручике такое, соответствующее прозвищу — Котомин, как положено коту, мгновенно находил себе уютное место, не заботясь, удобно ли это другим. — Собственно, я с вопросом, не нужны ли тебе мои колёса. Я, как видишь, сегодня пораньше смываюсь, и его-скородие попросил тебя захватить с собой, — он закинул ногу на ногу и некоторое время глядел в потолок, потом резко подался вперёд и сел ровно: — Ну так ты чего, идёшь?
— Иду, — тут же вскочил Сиф и, повинуясь неожиданной мысли попросил: — А к метро подкинешь?
— А чего ты в метро забыл? — заинтересовался поручик и подошёл к Сифу.
Сиф отмахнулся и не ответил, наизусть набирая Расточкин номер.
— Раст? — спросил он, только девочка взяла трубку. — Так как там насчёт «Дредноута»? Что? Ага. Да, давай в метро. Ага! До встречи!
— Девушка? — полюбопытствовал Котомин и схлопотал меткий удар кулаком в бок.
— Друг, — с напором сообщил Сиф. — Ладно, я кабинет закрою, переоденусь — и внизу встречаемся, ага?
— Вообще-то, девушки любят людей в мундире, — не унимался поручик.
— Котяра! — не сдержался Сиф. — Не твоё кошачье дело!
— Понял-понял, сейчас я получу по почкам от рассерженного Индейца. Хорошо, через десять минут у моей машины, — и Котомин со смехом ретировался.
Сиф взглянул на Станкевича, о котором как-то за перепалкой забыл, и помрачнел, но тот поднялся и пожал плечами:
— Решай, конечно, сам. Но мой тебе совет — не затягивать с объяснениями. А то последствия разгребать будет… сложно. Это как в конце четверти обнаружить, что у тебя куча долгов по предмету.
— Уроки я учу вовремя, — закусил губу Сиф. — И не люблю, когда мне кто-то помогает там, где я не просил. Так что… вы ведь не скажете никому?
— Тайна не моя, так что буду молчать, — пообещал Александр Павлович. — Хотя, ей Богу, смысла в этом не вижу. Ладно, я пойду. Не забудь НВП выучить к следующему уроку. Если, конечно, тебе надо там что-то учить.
Сиф не ответил, наводя порядок на заваленном бумагами столе, и преподаватель-офицер, помедлив, всё же вышел из кабинета.
Его советы Сиф, конечно, запомнил, но следовать им не собирался — пока. Пока всё и так в порядке.
… Правда, полчаса спустя он уже так не думал, когда на глазах у друзей прощался с вылезшим следом за ним из машины Котоминым.
— Ну, бывай, Индеец, — улыбнулся поручик. — Гляжу, тебя уже деву… друзья ждут.
— Угу, — напряжённо согласился Сиф, понимая, что снова надо как-то изворачиваться и объясняться. — Удачи, — и, задавив в себе сомнения, крепко пожал протянутую руку. Котомин не виноват.
Поручик улыбнулся и закурил, прислоняясь к машине, а Сиф махнул ему рукой и поспешил к друзьям.
— Знакомый опекуна, — пояснил он, опережая расспросы. — Подкинуть предложил.
— Ничего себе знакомые у твоего опекуна… — присвистнул Каша и вдруг вспомнил странные слова в кабинете НВП и запнулся.
— Пойдёмте, пойдёмте, — потянула друзей за руки Расточка, которая то ли ничего не заметила, то ли сделала вид, что не заметила. — А то опоздаем. Костяник огорчится…
Расточка вообще была мудрой девчонкой.
Глава 5. Ветер
Разморозил своей поступью
Лёд в душе мой конь вороной,
Я скакал и днём, и ночью бы,
Лишь бы был со мной ветер шальной,
Да была б со мной удаль моя,
Как тогда, когда вся сила в боях,
И помчался б на лихом скакуне,
Будет мне ночь — сестра, да ветер — брат…
Жарко… Горячо! С ненасытным рёвом огонь пожирает тесное пространство БТРа, а на ноги — словно опустили свинцовую плиту, не чувствуешь их. До люка — сорок сантиметров, и не скажешь, откуда это знание взялось. Сорок сантиметров волочь непослушные ноги, сгорая заживо… Бьётся в висках это слово: «Заживо, заживо, заживо! Заживо! Заживо… Заживо ли?»
Слышно, как снаружи лупят пули по остаткам роты, безжалостно и умело. Даже чудо не выведет роту из окружения, не спасёт чудо солдат, чьи лица встают перед глазами, проступают сквозь языки пламени… Да какая рота, самому бы проделать огромный путь — эти проклятые сорок сантиметров! Сантиметр, помнит штабс-капитан Заболотин, — это совсем немного. Но когда их сорок, а вокруг воет пламя — расстояние уходит в адову бесконечность.