Но тут близнецы переглянулись, как Заболотину почудилось — слегка смущенно, и сидящий у иллюминатора вдруг отозвался:
— Да Филиппом Краюхиным, вашбродь. Хотя если перепутаете с Лёшей — не обижусь…
Полковник вгляделся в лица, столь схожие между собой, и невольно ахнул:
— Боже мой, и вправду Краюхи! Ребят, а ведь я вас, наверное, отличить теперь смогу… — он покосился на рваную полосу шрама на лбу Филиппа. Шрам шел от виска по брови и прятался в волосах. Задетая им бровь была неестественно изломана, видимо, разрез после операции неудачно стянулся, и создавала ощущение, что парень всё время недоверчиво удивлён.
— Вы нас всё равно путали, — усмехнулся Филипп, ничуть не обижаясь на взгляд. — И со шрамом, и без шрама.
— Ну как вам сказать… — Заболотин ещё раз вгляделся в лица близнецов.
— А как есть скажите! — отозвались те хором.
— Наверное, потому что никак не мог запомнить, кто был ранен, — с покаянным вздохом объяснил полковник под смех братьев. — Теперь постараюсь.
— А вы почти такой же, вашбродь, как и были, — заметил Алексей. — Поменялся Индеец, но не вы.
— Может… а вы — поменялись. Или мне это только кажется?
— Это всё шрам, вы его на войне просто не замечали, — подозрительно легко отмахнулся Филипп. — Как будто в госпитале мне его начисто залечили.
Объяснение мало походило на правду. Шрам Заболотин замечал, но не в этом было дело. А в том, что снайперы стали… телохранителями. Слишком резкая смена дистанции действия.
Изменения были и тогда — когда Филипп из госпиталя вернулся, и братья стали ещё более неразлучны, чем раньше. Алексей стал постоянным «первым номером», но, признаться, Заболотину было не до того. Поменялись масштабы, и вместо одной роты оказался целый батальон, как обычно, в общем-то, мотающийся с задания на задание с недолгими перерывами — так, вздохнуть, сжать зубы, взять себя за шкирку и дальше воевать. И где-то впереди — дивизия Равелецкого, чей выход из окружения надо будет обеспечивать, в Женич всё не возвращается, хотя обещал…
Потом уже пришло невесёлое известие: в отставку его отправили, в Россию — лечиться. С тех пор, кстати, о подполковнике ничего слышно не было, даже в Лейб-гвардии, где сходились все военные слухи. А тогда… тогда это просто означало, что выслушивать советы вечно раздражённого капитана Аркилова — безусловно, разумные, но произнесённые таким тоном, что больше хочется некультурно, по-солдатски так плюнуть в рожу, а не слушать, — а ещё, наряду со всеми этими рядовыми офицерскими проблемами оставался ещё и маленький бандит Сивкой и его оставшиеся попытки. Четыре, три… Две…
Когда Индеец оклемался после атаки на базу, несколько дней всё было тихо. Мальчик мучился какой-то мыслью внутри себя, и ему не было дела до ненавистного капитана. Но потом, когда марш-бросок был закончен и батальон оказался на новой укромной базе далеко от основной линии фронта, «всё вернулось на круги своя»: мальчик окончательно пришёл в себя, сориентировался, разобрался в обстановке — и снова пошли «покушения». Хотя, в общем-то, без кавычек покушения. Но, не слушая никаких возражений бойцов, Заболотин запретил им вмешиваться, сам затрудняясь объяснить, почему. Может, потому что не верил? Не хотел верить, что Индеец… всерьёз, не остановится?..
Впрочем, несмотря на запрет, бойцы регулярно притаскивали за шкирку мальчишку, который то мину спереть пытался, то гранату, то смастерить что-то этакое, своё, с убойной, с его точки зрения, силой — правда, с точки зрения маленько более опытного в этом деле Заболотина, самодельная мина была более опасна самому юному «убийце». Нет, солдаты уверяли, что не вмешивались в происходящее: Бог с вами, вашбродь, хотите помереть — помирайте, хотя, конечно, нам бы этого не хотелось. Просто вертелся, понимаете ли, под ногами, мешался… Да и опасно, вдруг подорвёт… да нет, не вас, что вы, вашбродь, мы помним, что вы запретили вмешиваться. Вдруг себя подорвёт? Вам же жаль ребёнка? Вот мы его и, это, спасли.
Или: да вот вертелся, попал Кондрату под руку… Так что я его спас прямо-таки, вы что! Кондрат ему руку сломать грозился, а я, вот…
И, главное, не поспоришь с этим. А слов пацан не понимал — или просто не хотел понимать и принимать. Поэтому если притаскивали его вместе с гранатой или чем ещё — «покушение» засчитывалось, как неудавшееся. Если вмешательство происходило до — попытка за покушение просто не считалась.
Что самое интересное — трофейная СВК у Индейца осталась. Вернее, она лежала у Заболотина в палатке — что называется, бери не хочу… Но тут, похоже, именно что «не хочу» было. Или Индеец не мог застрелить офицера вот так, глядя в прицел, — потому и возился с гранатами…
Но на всякий случай, конечно, патроны Заболотин держал подальше от своего юного убийцы. Хотя если он умудрялся гранаты всё-таки доставать, то и винтовочный 7,62 достать для него — не проблема…
Зачем Заболотин всё это допускал? Ведь бойцы правы были, тысячу раз правы! Тот же Кондрат, командир разведвзвода, несмотря на столь радикальное решение проблемы, был прав. Но что-то офицера удерживало, не давало взяться за мальчишку по-настоящему, как стоило: отправить в тыл при случае или на худой конец… ну да, хоть палец сломать. Просто и действенно. Вместо этого капитан всё ждал и ждал, ждал и ждал… А чего ждал — непонятно. Сам не знал.
… Через неделю после их встречи, усталый как собака Заболотин ввалился в палатку, костеря на чем свет стоит своих подчинённых, а ещё более соседей по новой базе — две отдельные мотострелковые роты. Уже привычным взглядом офицер обежал палатку на наличие подрывных устройств, не нашёл и устало сел, вытянув ноги. Хотелось не сесть, а лечь, но это состояние уже было постоянным, так что Заболотин не обращал на него внимания. Вообще, странно, что Индеец не подготовил никакого «сюрприза» к его приходу, да и отсутствие самого мальчика было подозрительным. Правда, подорвать Индеец уже пытался дважды — один раз Заболотин насилу его спас от обнаружившего это дело Алексея Краюхина, который решил одним тумаком и отобранной гранатой не ограничиться… В общем, дважды уже было, так что не исключено, что на сей раз капитана ожидает что-то новенькое. Но вот что?.. Нет, неспроста исчез мальчишка. Что-то здесь не так.
Заболотин ещё раз оглядел палатку. Конечно, если уж что-то должно было взорваться, оно бы уже взорвалось или иным чем выказало бы своё присутствие. Ни того, ни другого Заболотин пока не видел в упор.
И тут он пошевелил ногой и замер, почувствовав, как мгновенно накатился страх. В этот раз Индеец поступил иначе. Где он научился ставить гранаты на растяжки? Вернее, где он научился ставить гранаты — так ловко и незаметно? Что даже не заметишь, пока не заденешь, да и растяжка — не просто леска натянутая?..
А выпутаться оказалось задачей непростой. Такую бы изобретательность — да в мирное русло. В смысле — на общее дело, какое уж на войне «мирное русло»…
Но вот сердце перестало пропускать удары, и Заболотин уже разглядывал гранату с вынутыми запалом. Эфка. Умудряется же Индеец находить боеприпасы, хотя вся рота уже в курсе… С другой стороны — не весь батальон. И с одной стороны это было хорошо — ни к чему слухи, — а с другой чревато…
Что ж. Теперь пора идти и искать малолетнего бандита.
А так хотелось спокойно отдохнуть!
Одно утешало: он пережил уже четыре покушения. По их договору осталось только одно — если, конечно, мальчик считается с договором.
Полог палатки откинулся, и в проёме появилась мрачная физиономия мальчишки. Увидев гранату в руках Заболотина, целого и невредимого, который поманил его пальцем, Индеец залез целиком и сел на пол на корточки.
— Твоих рук дело? — мрачно поинтересовался офицер.
Пацан кивнул, не делая попыток отнекаться или удрать.
— Тогда знаешь, что за этим последует.
Мальчик ещё раз обречённо кивнул. Странно, он же издалека увидел, что палатка цела, зачем пришёл? Знал же, что раз покушение не удалось, его ждёт трёпка. Неужели явился, полностью это осознавая, просто потому что таков уж был уговор?
— Это была четвёртая попытка. Следующая будет последней, помнишь? — напомнил офицер, удивлённо поглядев на Индейца, а тот нетерпеливо встал и пробурчал: