- Какая же это книжка? - сказал я.
- Неважно, пусть бумажник, это все равно, - говорит он.
- Помните, - сказал я, - вы обещали не трогать меня. - И я начал всхлипывать.
- Тебе нечего бояться, малыш, - говорит он, - я не трону тебя, бедный мальчик! Никто тебя не тронет.
- Тогда вот он, - сказал я и вытащил бумажник.
Тут он пригласил еще одного господина, судя по всему, владельца этого бумажника, и спросил, тот ли это бумажник, и господин ответил: "Да".
И спросил меня, все ли векселя там.
Я ответил, что как будто одного не хватает, но думаю, что остальные целы.
- А почему ты так думаешь? - спросил он.
- Потому что я слышал, как один малый, который, по-моему, и украл их, говорил, что они чересчур крупные, чтобы ему путаться с ними.
Тогда господин, чьи были бумаги, говорит:
- А где этот малый?
Но чиновник вмешался и сказал:
- Нет, нет, вы не должны спрашивать его об этом, я дал слово, что ему не придется об этом говорить.
- Ну что же, дитя, - говорит тот, - а позволишь ты нам открыть бумажник, чтобы посмотреть, там ли бумаги.
- Открывайте, - говорю я.
Тогда чиновник спрашивает его:
- А сколько там было векселей?
- Всего три, - говорит он, - не считая расписки на двенадцать фунтов десять шиллингов. Один счет сэра Стивена Ивенса на триста фунтов и два иностранных векселя.
- Так, значит, если все они в бумажнике, мальчик получит свои тридцать фунтов, не так ли?
- Да, - отвечает господин, - он их непременно получит. - И, обращаясь ко мне, говорит: - Подойди ко мне, дитя, позволь мне открыть бумажник.
Я отдал ему бумажник, он открыл его и увидел там все три векселя и другие бумаги, в целости и сохранности, не смятые и не порванные, и признал, что все в порядке.
Тут чиновник и говорит:
- Я поручился мальчику за вознаграждение.
- Но позвольте, - говорит господин, - ведь жулики уже получили двенадцать фунтов десять шиллингов, пусть считают это частью тридцати фунтов.
По мне, и на это можно было согласиться без разговоров, но чиновник держал мою сторону.
- Нет, - сказал он, - вы уже знали, что двенадцать фунтов десять шиллингов получены, когда назначили за остальные векселя тридцать фунтов, объявили это через глашатого и вывесили объявление на двери таможни, и я обещал мальчику сегодня утром тридцать фунтов.
Они долго спорили, и я даже думал, они, чего доброго, еще поссорятся. Но они наконец сторговались, и чиновник дал мне двадцать пять фунтов золотыми гинеями; а потом велел мне протянуть руку и, пересчитав деньги на моей ладони, спросил меня, все ли верно, а я сказал, что не знаю, но, должно быть, верно.
- Как, - говорит он, - разве ты сам не можешь пересчитать?
Я сказал, что не могу, что в жизни своей не видал столько денег и не умею их считать.
- Да что ты, - говорит он, - неужели ты не знаешь, что это гинеи?
- Знаю, - говорю я, - только не знаю, сколько это - гинея.
- Вот так так, - говорит он, - а как же ты тогда сказал, что, должно быть, все верно?
- Потому, - ответил я, - что я верил, вы меня не обманете.
- Бедное дитя! - говорит он. - Как мало ты знаешь о жизни! Кто же ты?
- Я бедный бродяжка, - ответил я и заплакал.
- Я спрашиваю, как тебя зовут, - говорит он. - Ах да, я и забыл, говорит он, - я же обещал не спрашивать твоего имени, можешь мне не отвечать.
- Меня зовут Джек, - сказал я.
- Ну, а фамилия у тебя есть? - спрашивает он.
- А что это такое? - спрашиваю я.
- Ну, есть у тебя еще какое-нибудь имя, кроме Джека? - говорит он.
- Да, - говорю я, - меня все зовут Полковник Джек.
- А другого имени у тебя нет?
- Нет, - говорю я.
- Тогда скажи, отчего же тебя стали звать Полковником Джеком?
- Мне сказали, что моего отца звали Полковником.
- А твои отец с матерью живы? - спрашивает он.
- Нет, - говорю я, - отец мой умер.
- А где же твоя мать? - спрашивает он.
- Матери у меня никогда не было, - отвечаю я.
Тут он рассмеялся.
- Как же так, - говорит он, - а кто же у тебя был тогда, если не мать?
- Кормилица, - ответил я, - но она не была мне матерью.
- Ну вот что, - говорит он тому господину, - могу побиться об заклад, что не этот мальчик украл ваши бумаги.
- Честное слово, сэр, я их не крал, - сказал я и опять заплакал.
- Не надо, не надо, малыш, - сказал он. - Мы и не думаем, что это ты. Он мальчик смышленый, - говорит он господину, - но слишком невежественный и доверчивый, просто жалость берет, что некому присмотреть за ним и помочь. Давайте-ка потолкуем с ним еще немного.
И они сели, стали пить вино и меня угостили, а потом чиновник опять стал задавать мне вопросы.
- Ну, - сказал он, - а что ты, собственно, собираешься делать с этими деньгами, которые ты получил?
- Еще не знаю, - ответил я.
- А куда ты их положишь? - спрашивает он.
- В карман, - отвечаю я.
- В карман? - спрашивает он. - А карман у тебя целый? Ты не потеряешь их?
- Нет, - говорю я, - у меня карман целый.
- А куда ты их денешь, когда придешь домой?
- У меня нет дома, - ответил я и опять заплакал.
- Бедняга! - воскликнул он. - А чем же ты вообще пробавляешься?
- Хожу по поручениям, - говорю я, - для тех, кто живет на Розмэри-Лейн.
- А где же ты спишь ночью?
- Ночью я сплю на стекольном заводе, - сказал я.
- Спишь на стекольном заводе? Разве там есть кровати? - спросил он.
- А я на кровати никогда и не спал, - сказал я.
- На чем же ты тогда спишь там, на стекольном заводе? - спрашивает он.
- На земле, - отвечаю я, - когда на соломе, когда в теплой золе.
Тут господин, у которого украли бумаги, сказал:
- Слушаешь это бедное дитя и плакать хочется над злосчастиями человечества, а мы еще ропщем на свою судьбу, у меня даже слезы на глаза навернулись.
- И у меня тоже, - сказал господин чиновник.
- Послушай-ка, Джек, - говорит он, - а разве тебе не дают денег, посылая с поручениями?
- Мне дают есть, - ответил я, - а это куда лучше.
- А как же ты обходишься с одеждой? - спрашивает он.
- Иногда мне дарят старые вещи, когда лишние, - говорю я.
- У тебя и рубашки-то никогда небось не было, а? - говорит он.
- Рубашки? Нет, как умерла моя кормилица, не было.
- А когда она умерла? - спрашивает он.
- Весной будет шесть зим, - ответил я.
- Сколько же тебе лет? - спрашивает он.
- Не знаю, - говорю я.
- Ну ладно, - говорит чиновник, - а теперь, когда у тебя завелись деньги, купишь ты себе одежонку, потратишься на рубашку?
- Конечно, - говорю я, - я и собираюсь купить себе какую-нибудь одежку.