Первое можно сказать о школе Нарушевича, а второе – о школе Лелевеля. Однако и современная историческая школа не успела еще прийти ни к какому соглашению по вопросу разделения истории на периоды.
Ведь часто за основу такого деления брали признак второстепенного значения, чаще всего форму правления, и вследствие этого различали периоды: монархический, магнатский и демократический. Либо такой основой выступал факт перемены династий, что считалось достаточным обоснованием для деления на эпохи: Пястов, Ягеллонов и выборов короля.
Я изложил и обосновал другое деление на периоды, а именно: первый – первобытный до середины XIII века, второй – средневековый до конца XV века и третий – современный от конца XV века до третьего раздела Польши. Такое деление вызвало полемику, в которой приняли участие Шуйский, Войцеховский51 и Смолка52.
Шуйский и Войцеховский не признавали, что внутренние и внешние польские дела тесно связаны друг с другом, что труд и жизнь народа, направленные как вовнутрь, так и за пределы территории его проживания, представляют собой одно неразрывное целое и что каждое изменение в одном направлении усиливается во втором. Поэтому вместо того, чтобы попытаться нащупать эту связь, они искали, скорее всего, различия и были готовы принять два разнящихся деления на периоды: одно для внутренней истории, то есть для истории устроения Польши, а другое для внешней истории.
В частности, Шуйский, согласившись с определенными поправками моей периодизации, но только для внутренней истории, предложил деление внешней истории на три других периода, разграничивающихся призванием на трон Ягайло (в 1386 г.) и Люблинской унией53 (1569 г.). Причем такой периодизации он придавал большее значение, предполагая, что суть истории Польши заключается не во внутреннем ее развитии, а в продвижении цивилизации дальше на Восток.
Нечто подобное представил и Войцеховский. Не отрицая определенного значения моей периодизации, он представил совершенно иное деление на эпохи, выделяя две:
1) до 1386 года, когда Польша, стремясь на Запад, опиралась на Одру (Одер) и Вислу и имела достаточно однородное польское население с примесью немцев и евреев;
2) после 1386 года, когда устремления Польши возвращались на Восток за Днепр и Двину, а история ее являлась делом рук польского, русского, литовского и немецкого населения, проживавшего на территории Речи Посполитой.
Причем у каждой из этих эпох имелся свой поворотный момент. Для первой эпохи, по мнению Войцеховского, таким моментом являлся 1241 год (нападение татар), а для второй – 1648 год (турецкие войны). При этом такая разбивка приводила к созданию самих переходных периодов. Таким образом, в 1241–1386 годах Войцеховский обращает внимание только на все больше и больше исчезающие остатки польской первобытности, а после 1386 года – на медленно формирующиеся элементы современной Польши.
Так и было на самом деле, но только в 1241–1500 годах. И это не считая того, что нам неизвестно, и того, что стало появляться с самого начала, когда господствовала цельная система цивилизационных и политических отношений, не относящихся ни к первобытной, ни к современной Польше, однако являвшихся характерными для средневековой Польши. В то же время для представления всех этих отношений, для характеристики того, что составляло суть нашей истории с середины XIII до конца XV века, в этой периодизации места нет.
То же самое сделал и Шуйский, с той лишь разницей, что вместо 1241 года переходный период у него начинается уже с 1139 года. Смолка тоже отнес начало такого переходного периода к 1139 году (завещание Болеслава III Кривоустого), который, по его мнению, заканчивается в 1320 году (коронация Владислава I Локетека). Однако он не остался верным такой теории, и поступил правильно. Для описания событий, начиная со времен Мешко III Старого, то есть со второй половины XII века, Смолка изобразил картину первобытной Польши со времен Мешко I до середины XIII века, оставляя в стороне привилегии и автономию государств со второй половины этого столетия.